Пылай, огонь

Испытывая серьезное беспокойство и не зная, когда спящий может проснуться, мы стали напряженно думать. Кокаин должен быть где-то здесь. Вывалив содержимое его саквояжа на роскошный персидский ковер, мы еще раз тщательно обыскали его, но ни облачение бродячего певца, в котором Холмс обманул меня, ни принадлежности для грима ничего нам не дали. Все остальное его содержимое составляло некоторое количество банкнот и несколько его любимых трубок. Я хорошо знал и черный «Бриар», и почерневшую пеньковую, и длинный черенок трубки из вишневого дерева и, рассматривая их, убедился, что ни в одной из них не было потайного укрытия. Здесь же был и кальян, которого я никогда раньше у него не видел. Взяв его в руки, я удивился тяжести, он весил больше, чем можно было предполагать по внешнему виду.

— Взгляните-ка, — сказал я, выдергивая пеньковый черенок и переворачивая сосуд кверху дном. Из него выпал небольшой флакон.

— Я начинаю понимать, что вы имели в виду, — признался врач, — но где же он может их прятать? Трубок у него больше нет.

Стоя над опустошенным саквояжем, мы уставились друг на друга, а потом одновременно запустили руки в него. Фрейд опередил меня на долю секунды. Приподняв саквояж, он взвесил его, задумчиво покачивая головой.

— Тяжеловат, — пробормотал он, протягивая его мне. Засунув руку внутрь, я стал простукивать днище и услышал звук, говоривший о наличии еще какой-то полости. — Второе дно! — воскликнул я и тут же принялся за дело. Через несколько секунд я оторвал его, и тут мы и обнаружили маленький черный футляр, на красном бархате которого покоились иглы и запасы кокаина.

Без слов мы вернули все в прежнее состояние, включая флакончики с водой и футляр, после чего сошли вниз. Проследовав за Фрейдом в ванную на первом этаже, мы вылили в умывальник всю найденную нами жидкость. Сунув в карман шприцы, он препроводил меня на кухню, где горничная, которую звали Паула, вернула в мое распоряжение Тоби, и я отправился в отель к Мориарти.

Здесь я хотел бы сделать паузу и представить вашему вниманию описание города, в котором находился, но где хотел бы провести как можно меньше времени.

Вена в 1891 году была столицей империи, которая переживала последнее десятилетие своего расцвета. Она настолько отличалась от Лондона, насколько море не походит на пустыню. Лондон, неизменно пронизанный сыростью, окутанный туманами и зловонием, обитатели которого говорили лишь на одном языке, ничем не напоминал солнечную раскованность столицы империи Габсбургов. Вместо общего языка обитатели ее предпочитали пользоваться самыми разными наречиями, поскольку прибывали сюда со всех уголков Австро-Венгрии. И хотя землячества старались как-то обособиться в отдельных кварталах города, их границы неизменно перемешивались. В любой день можно было встретить и словацкого коробейника, который предлагал свои резные изделия домохозяйкам из богатых кварталов, и взвод боснийских пехотинцев, маршировавших по Пратеру в составе императорской гвардии, и продавца лимонов из Монтенего, и точильщика ножей из Сербии, тирольцев, евреев, венгров, жителей Моравии и мадьяр, занятых своими повседневными делами.

Город представлял собой ряд концентрических окружностей, в центре которых находился собор Святого Стефана. Здесь же располагался один из самых богатых и старых районов города. Оживленные улицы были заполнены магазинчиками и кафе, а к северу от Грабена, на Бергассе, 19, жил доктор Фрейд. Несколько левее располагались дворец Хофбург, музеи и красивые ухоженные парки, Здесь и кончался «внутренний город». Стены, защищавшие когда-то средневековое поселение, давно были снесены — к удовлетворению императора, — и современный город раскинулся далеко за их пределами. Его очертания определялись кольцом широких бульваров, которые, несмотря на разные наименования, объединялись под общим названием Ринг и охватывали старые кварталы, заканчиваясь у канала, тянувшегося к северу и к востоку от собора Святого Стефана.

Город, как я уже отмечал, перерос свои средневековые границы, очерченные Рингом, и в 1891 году дотянулся до Гюртеля — кольца внешних бульваров, которые еще застраивались, когда я был здесь. Гюртель располагался к юго-западу, примерно на полпути между кафедральным собором Святого Стефана и Шенбруннским дворцом Марии-Терезии — габсбургским подобием Версаля.

Прямо к северу от Шенбрунна и несколько восточнее располагался Банхоф, или железнодорожный вокзал, на который мы с Холмсом прибыли в Вену. Через весь город, пересекая канал, тянулись железнодорожные пути, проходя через район, населенный преимущественно евреями и известный как Леопольдштадт. Именно тут, как рассказывал мне доктор Фрейд, он жил ребенком, когда прибыл с родителями в Вену.