Пышечка

По крайней мере, так мне кажется до обеда. В обед все кучкуются группками, передавая друг другу телефоны. Кто-то смеется, кто-то с отвращением трясет головой. Стоя в очереди за едой, я заглядываю через плечо какой-то девушке. Она оборачивается, и голос у нее дрожит от смеха:

– Ты это видела?

Она вытягивает руку, и экран оказывается в нескольких сантиметрах от моего лица.

Ханна Перес. Коллаж из ее фотки и фотки лошади, ощерившей зубастую пасть с гигантскими деснами. В точности как Ханна. Только у Ханны зубы не такие ровные. А снизу подпись: «Йииха-ханна». Мой мозг тут же услужливо озвучивает ее голосом Патрика-Дерьмо-Вместо-Мозгов-Томаса.

– Это не смешно, – говорю я.

Девушка резко разворачивает телефон, прижимает его к груди и вскидывает брови в недоумении.

– М-м-м. Ясно.

Я почти ничего не знаю про Ханну, кроме того, что она тихая и упрямая.

Как-то в третьем классе на рисовании мы все сидели и раскрашивали индеек ко Дню благодарения. Я за весь год не слышала от Ханны ни слова, но, когда взяла маркер, лежавший передо мной (кажется, она его даже не использовала), она просто выбила его у меня из рук с воплем, что я должна была сперва спросить разрешения. Еще одно воспоминание (и больше мне вспомнить нечего): в пятом классе она огрызнулась на учителя, упрямо называвшего ее афроамериканкой. И вообще-то справедливо, потому что она доминиканка.

Я иду на следующий урок, и из каждого уголка доносится: «Это ужасно», и «Простите, но она и правда уродина», и «Почему она не носит брекеты?»

Последняя реплика никак не выходит у меня из головы, потому что Ханна не обязана ставить брекеты. Может, они ей не по карману, или она их боится. В любом случае, она не должна набивать рот металлом только ради того, чтобы какой-то говнюк оставил ее в покое.

На пятом уроке Бо сидит, плотно скрестив руки на груди. На скуле у него синяк, а уголок губ украшает ссадина. Мне хочется узнать, что случилось. С кем он подрался.

«Но это не твое дело», – напоминаю я себе.

Заметив меня, он хмурится и угрюмо поджимает губы, отчего царапина начинает кровоточить. Он оттягивает рукав толстовки и промокает им рот.

* * *

После уроков мы с Эллен встречаемся на парковке.

– Видела эти шуточки про Ханну?

Я киваю.

– Представляю, как она рассердилась, когда увидела. Известно, кто это сделал?

– Тим говорит, какие-то парни из сборной по гольфу, но у них проблем не будет: ничего не докажешь, да и к тому же делали они это не на территории школы.

– Какой же бред.

Тим и Эл подбрасывают меня до дома и ждут, пока я переоденусь в форменную рубашку «Чили Боул». Потом довозят меня до работы, и Эллен обещает вернуться попозже на маминой машине.

Я собираюсь с духом перед встречей с Алехандро. Он, должно быть, в бешенстве, что я отсутствовала столько дней. Но, когда я вхожу, он просто спрашивает:

– Ты ведь уже не под домашним арестом?

Я качаю головой.

– Хорошо. Потому что я не связываюсь с мамами. Дело принципа. Так что, если врешь, лучше отправляйся домой.

– Не вру, честно. Я свободна как ветер.

К семи часам приходит Эллен.

– Прости, мама согласилась дать машину, только если я с ними поужинаю.

– Как мило.

Эл подтягивается, залезает на прилавок с противоположной стороны и шепчет:

– Здесь воняет луком и потом. Не могу понять, как ты могла уйти из «Харпи» ради этой тошниловки?!

– Платят лучше, – вру я, облокачиваясь, а точнее, почти ложась грудью на прилавок. – Как думаешь, сколько придется потратить на вечернее платье? Конкурс красоты – удовольствие не из дешевых.

Она пожимает плечами.

– Наверно, пару сотен баксов. Можно еще попытать счастья в «Гудвилле»[11].

Над дверью звенит колокольчик. Я встаю, совершенно ошарашенная перспективой встречи с посетителем. Эллен остается сидеть как ни в чем не бывало.

Входит Милли Михалчук и машет рукой нам обеим. Она улыбается мне, и чувство вины за все комментарии, которые я мысленно отпускала в ее адрес, мгновенно придавливает меня своей тяжестью.

Эллен небрежно машет ей в ответ.

– Привет, Милли.

– Что будешь заказывать? – спрашиваю я.

Милли плюхает на прилавок связку ключей. Вообще-то ключа всего два, но зато всевозможных брелоков на кольце штук двадцать шесть, не меньше.

– Миску домашнего чили, – говорит она и добавляет: – И крекеры.

– Сию секунду.

Расплатившись, Милли набирает в охапку пластиковые приборы, а я тем временем зачерпываю половником чили из большой кастрюли.

– Так вот, – продолжает Эллен, – вступительный взнос не может быть больше двухсот баксов, верно?

– Пожалуй. У меня накоплено пятьсот шестьдесят восемь долларов, и, если вся эта затея окажется дороже, мне придется найти вторую работу.

Я плотно закрываю крышку контейнера с чили.

– Готово!

Милли несколько раз переводит взгляд с меня на Эллен и обратно, потом берет свой заказ и уходит. Наблюдая, как она выезжает с парковки, Эллен говорит:

– Странновато она себя вела.

– Ага, – отвечаю я. – Но она сама по себе странноватая.

Мы болтаем весь вечер, а когда из кабинета выходит Алехандро, Эллен соскальзывает с прилавка и пытается притвориться посетителем.