Пышечка

Мы заплатили парнишке-звукорежиссеру двадцать баксов, чтобы он поставил нашу музыку.

– Круто, – сказал он. – Пивка куплю.

На другой стороне сцены, ближе к зрителям, из-за кулис выходит мама.

– Прекрасный танец, Эллен. Мне кажется, его можно танцевать по утрам вместо зарядки. – Тихий смех волной прокатывается по зрительному залу. – А теперь Уиллоудин Диксон исполнит для нас несколько фокусов.

Ага, натянуть на голову шапочку для парика – тот еще фокус.

Я выхожу на сцену и, цокая сапогами по полу, встаю в кругу света. Одета я в замшевое пончо с бахромой, и моя вытянутая тень падает за пределы круга.

Мама стоит на краю сцены, растерянно опустив руку с микрофоном. Глаза широко открыты, тело напряжено, как пружина.

Звучит музыка. Первые аккорды, которые знакомы каждому в этом зале. Я вижу, как перешептывается жюри за судейским столом, на котором поблескивают лампы. Потом оборачиваюсь к маме и подношу к губам игрушечный микрофон. Долли поет:

– Jolene, Jolene, Jolene, Jolene, I’m begging of you, please, don’t take my man[46].

А я беззвучно повторяю каждое слово.

Закрыв глаза, я вспоминаю, как я бесчисленное множество раз слушала эту песню. Вот мы едем по шоссе с мамой, Люси и бабушкой: окна опущены, а мы подставляем ладони ветру. Вот мы с Люси у нее в комнате, и на проигрывателе крутится пластинка. Вот мы с Эл у нее на кухне – валяемся на прохладной плитке, а ее мама мурлычет эту песню себе под нос и готовит спагетти. Вот я на похоронах у Люси. В пикапе у Бо. В «Убежище» на выступлении Ли. Здесь и сейчас, на сцене.

Я пою «Jolene», и возможно, у меня разыгралось воображение, но мне кажется, что голоса в зале повторяют слова вместе со мной. Это культовая песня, для нее нет границ: ни географии, ни языка, ни религии. Это «Jolene».

Песня заканчивается, и мне аплодируют. На миг мне кажется, что я слышу хрюканье, но оно тут же тонет в хлопках и одобрительных возгласах.

Когда я ухожу за кулисы, мама дергает меня за руку.

– Что это было?

Но я не успеваю ответить, потому что она уже спешит объявить следующую конкурсантку.

– Ну что же, сюрприз так сюрприз, не правда ли?.. – Ее голос звенит как колокольчик.

По дороге в гримерку я сталкиваюсь с Кэлли.

– Ты ведь понимаешь, что тебя дисквалифицируют за исполнение несогласованного номера? – ехидно спрашивает она.

– Оно того стоило, – говорю я, не замедляя шага.

В гримерке я падаю на стул рядом с Эллен. У нас есть немного времени до конца шоу талантов. Направляясь к выходу, Ханна проходит мимо меня и молча поднимает руку ладонью вверх. Я даю ей пять.

Между шоу талантов и выходом в вечерних платьях есть небольшой перерыв. Я помогаю Эллен одеться – она выбрала коралловое платье с лямкой на шее, украшенное стразами. А Эл снова сооружает у меня на голове высокую прическу (шапочка и парик сделали свое черное дело, и волосы у меня теперь в жутком беспорядке).

Миссис Клоусон заглядывает в гримерку.

– Пока все отлично, дамы. Десять минут! Да, и, Уиллоудин, с тобой хочет поговорить мама.

Мои щеки заливаются краской. Когда я иду за миссис Клоусон в мамину личную гримерку, несколько девушек издают дружное «у-у-у».

Я стучу в дверь, но не успеваю даже отнять кулак, как мама широко ее распахивает.

Она качает головой.

– Так я и знала, что ты выкинешь что-нибудь эдакое.

– Нет, мам, я ничего такого не планировала. Ну, во всяком случае, до вчерашнего вечера.

Она прижимает к груди расстегнутое платье Мисс Люпин.

– Ты дисквалифицирована. Мы не можем разрешить тебе участвовать в финале. Это будет несправедливо.

– Но я ведь все равно не выиграю, – замечаю я. – Почему мне нельзя просто пройтись по сцене?

– Ты нарушила правила, а за это я бы дисквалифицировала любую участницу. Прости, но на этом все.

Я понимаю, что это глупо. Это ерунда. Но часть меня никак не может смириться с тем, что я не попаду в финал. Особенно после всего произошедшего и именно сейчас, когда до завершения конкурса осталось меньше часа.

Я не удивлена. Во всяком случае, не должна удивляться. Я знала, что моя выходка грозит дисквалификацией, но почему-то думала, что мама сжалится надо мной.

Она оборачивается.

– Застегнешь меня?

Ткань натягивается не так сильно, как в прошлый раз, но все равно…

– Мам, прости, но на этом все, – говорю я решительно. Остается добрый десяток сантиметров, и я могу тянуть сколько угодно, но «собачка» не двигается, и с этим ничего не поделать.

Мама резко поворачивается и через плечо смотрит в зеркало.

– Это невозможно… Нет, нет… Я примеряла его на этой неделе. Я занималась пилатэсом и на велотренажерах.

Я понимаю, что она в шаге от нервного срыва. А если сорвется мама, весь конкурс полетит в тартарары.

– Так, – говорю я. – Послушай, сейчас мы все исправим.

– Две минуты! – кричит миссис Клоусон за дверью.

Мамины виски покрываются испариной.

– Стой здесь. – Я выбегаю из гримерки, со скоростью кометы пролетаю за сценой и вламываюсь в мастерскую, где готовят декорации.