Раба любви и другие киносценарии

— Ну конечно, Саша, — успокаивала его Татьяна Федоровна, — они это просто не поняли... Ведь у каждого же свои понятия... Они хотели получше сделать...

Подошел Кусевицкий и увел чету Скрябиных к себе за стол.

— Обратите внимание, — сказал доктор Богородский, — музыкантов нет... Сплошная буржуазия, родственники Кусевицких, Ушковы... Терпеть не могу...

— Это в вас, доктор, отставной марксист говорит, — усмехнулся Подгаецкий.

— В отношении буржуазии Маркс нрав, — сказал доктор Богородский. — Я разошелся с Марксом, когда понял, что его учение слишком бытовое, материальное... В нем нет порыва к небесам, нет поэтической мистики...

— Ах, оставьте, доктор, — сказал Подгаецкий, который к тому времени уже выпил, — я сам не терплю Кусевицкого... Он слишком удачлив... У него шесть миллионов... И, наконец, усики, как у парикмахера... Но что касается ваших разногласий с Марксом, то вы Марксу не можете простить, что из-за его брошюры вас в пятом году били в участке... Ну, ну, — заметив негодующий жест доктора, сказал он, — ну не били, а так, нагайкой по спине... За поэтический же мистицизм пока еще в участке нагайкой по бьют.

Музыка заиграла туш. Кусевицкий встал и поднял бокал.

— За вдохновительницу «Поэмы экстаза»!

Старик Ушков, старый жуир, ныне поврежденный параличом, кричал:

— А вот он какой, экстаз-то... Желтенький...

— Это он оттого, что я в желтом платье, — тихо сказала Татьяна Федоровна.

Начался шум, звон бокалов, официанты подносили все новые блюда.

— Вот такое празднество — это совсем не то, что надо, — говорил Скрябин доктору, — это даже как-то раздражает, расхолаживает впечатление... Праздник должен все время нарастать... Ведь все эти люди ничего не понимают... Среди них Сергей Александрович — самая выдающаяся личность... А ведь он тоже мало, в сущности, понимает...

У закусочного столика с бутербродами Кусевицкий, улыбаясь, говорил Леонтию Михайловичу:

— Ведь это только Александр Николаевич думает, что что-то необычное должно совершиться, что все захлебнутся от экстаза. А на самом деле, все мы и он сам пошли в ресторан и хорошо и приятно поужинали... Так и с Мистерией будет... Сыграем и потом поужинаем...

Глубокой ночью Скрябин, Татьяна Федоровна и Леонтий Михайлович ехали в автомобиле Кусевицкого. Скрябин, усталый, но радостный, говорил:

— Все-таки Сергей Александрович великолепно передает многие моменты экстаза. Именно так и надо. Только зачем у него делается при этом такая красная физиономия? А это все очень милые люди — эти все Ушковы, только ведь это все terre-a-terre — это все очень примитивно... Я ведь когда-то так близко знал этот мир.

Пригнувшись, по винтовой лестнице, куда-то выше хоров колонного зала Благородного собрания, поднимались Скрябин, Кусевицкий, Леонтий Михайлович, Татьяна Федоровна и человек технического вида в кожаной кепке.

— Вот здесь, — говорил человек в кожаной кепке, — это прожектора и прочее... Световая техника... Кабель...

— В кульминационном пункте мне нужен свет, чтоб глазам было больно, — сказал Скрябин.

— Да, я считаю, что «Прометей» надо ставить со светом, — сказал Кусевицкий, — надо подготовить смету, согласно световой партитуре...

— Но что вы хотите, чтобы у вас было в этой симфонии? — спросил Леонтий Михайлович. — Зал, что ли, должен быть освещен?

— Да, свет должен наполнять зал, — сказал Скрябин таким топом, точно речь шла об обыденных, и простых вещах. — Я не знаю технической стороны дела, по мне тут помогут... Вот Александр Эдмундович Мозер очень этим заинтересовался.

И он кивнул в сторону человека в кожаной кепке.

— Свет должен наполнять весь воздух и пронизать его до атома, — после паузы продолжал Скрябин, — вся музыка и все вообще должно быть погружено в этот свет, в световые волны, купаться в них.

— Надо попытаться подвесить рефлекторы к потолку, — сказал Мозер, — чтобы они давали рассеянный свет по всей зале, а источник света чтоб оставался не виден. Но выдержит ли кабель такое напряжение?

— Можно также сцену с облачными занавесями и декорациями, — сказал Леонтий Михайлович.

— Ни в коем случае, — сказал Скрябин, — именно зал должен быть наполнен светящейся материей... А в кульминации белый свет...

— Почему именно белый? — спросил Леонтий Михайлович.

— Когда свет усиливается до ослепительности, то все цвета обращаются в белый... Мне солнце тут надо! — воскликнул он. — Свет такой, как будто несколько солнц сразу засияло... Белый свет — это свет экстаза...

— Но выдержит ли кабель? — снова материалистически повторил Мозер.