Раба любви и другие киносценарии

— Да, да, — сказал Скрябин, — что-то припоминаю.

— Здравствуй, тезка, — сказал Брянчанинов, обнимая Скрябина.

— Почему он говорит Александру Николаевичу «ты»? — сказал доктор Подгаецкому, ревниво и сердито.

— На правах старого товарища, — сказала Татьяна Федоровна. — Они встречались в Париже.

— Один раз, — тоже ревниво сказал Подгаецкий.

За ломберным столиком Брянчанинов, быстро ставший душой общества, говорил:

— Союз России с Англией необходим. Мир должен быть объединен, а над святой Софией воздвигнут православный крест.Англия, Александр Николаевич, — мистическая страна, тесно связанная с Индией.

— Именно, — говорил Скрябин, — я согласен... Если мир будет объединен, Мистерия станет неизбежной. Я думаю, что английское правительство поможет мне в покупке земли для храма...

— Ваши гастроли в Англии сейчас необходимы и носят политический характер, — сказал Брянчанинов. — Я думаю, вы как великий мыслитель и композитор произведете достойное впечатление в парламентских кругах...

— Вам не кажется, — сказан доктор, когда поздно ночью вышли из салона на заснеженный бульвар, — что господин Брянчанинов, в сущности, очень далек от ваших идей?

— Нет, доктор, вы ошибаетесь, — мягко сказал Скрябин. — Он вполне со мной, хоть считает, что конечная цель — торжество славянства во всем мире. Я же думаю, что дело идет глубже, о Мистерии. Мне теперь нужен именно политик. Моя идея становится ведь политической. Ведь Мистерия будет на английской земле, и потому нам надо союз России с Англией.

— Но ведь этот Брянчанинов типичный реакционер, — сказал Подгаецкий.

— Да, — сказал Скрябин, — это, конечно, неприятно. Он мне напоминает моего отца. Мой отец тоже немного черносотенец... Но я надеюсь, что господин Брянчанинов, поняв всю грандиозность моего замысла, оставит свои заблуждения. В противном случае мы с ним, конечно, не сойдемся. Я ведь с родным отцом не в ладах. По разным причинам, и по этой тоже... По-моему, всякий черносотенец чересчур материален и лишен поэзии и мистического чутья...

Однажды, придя домой в отличном настроении и раздеваясь в передней, Скрябин говорил:

— Я узнал новость, Алексей Александрович собирается в актеры. Смешно. А вот мы спросим у него сегодня вечером. Собирается выступать в Свободном театре под псевдонимом Чабров, чуть ли не в роли Арлекина...

Он замолчал. Татьяна Федоровна сидела с заплаканным лицом. Марья Александровна ходила, сердито потряхивая головой и бормоча.

— Что случилось, Тася? — спросил Скрябин.

— Консерватория прислала почетный билет А. Н. Скрябину и В. И. Скрябиной. Это не ошибка, это расчет.

— Удивительна людская мелочность, — с негодованием сказал Скрябин.

— Нужно добиваться развода, — сердито сказала Марья Александровна, — нужен юрист.

— Но ведь вы знаете, что Вера Ивановна, — имя это Скрябин произнес шепотом, как нечто неприличное, — не даст мне развода. Ведь вот какая гадость.

— Тогда надо завещание, — сказала Марья Александровна, — прежняя жена лишена должна быть наследства, а все наследуют дети и настоящая жена.

Скрябин изменился в лице.

— Какое завещание, — сказал он. — Я ведь много раз говорил, при чем тут завещание... А как же Мистерия, Тася... Ведь ты сама знаешь, что мне надо долго жить...

— Ну при чем тут Мистерия, — вдруг побледнев, крикнула Татьяна Федоровна. — Мне надоело быть наложницей... Мне не подают руки... Дети не имеют законного отца... Твоя первая жена умышленно не дает развода, чтоб носить твою фамилию... А ты потакаешь... мне надоело.

И она бросила на пол тарелку.

Позже они сидели оба бледные и мрачные. Раздался звонок в передней. Татьяна Федоровна быстро подошла к зеркалу и начала приводить себя в порядок. За столом с самоваром Скрябин говорил Леонтию Михайловичу:

— Вы ведь знаете, на какие гадости способны эти люди, ведь они изводят мелким изводом, стараясь уколоть самолюбие... Я не могу с этим примириться... Вера Ивановна не дает развода.

— Однако почему вы придаете этому такое значение? — сказал Леонтий Михайлович. — Разве вас не удовлетворяет внутреннее содержание ваших отношений с Татьяной Федоровной?

— Саша не любит об этом упоминать, — сказала Татьяна Федоровна, — но ведь и мне хочется быть не Шлёцер, а Скрябиной, по закону. Мне хочется быть легально рядом с Сашей, всюду... Вы знаете, что мы пережили в Америке... Это ужасная страна.

— Ну почему же, — несколько повеселев, сказал Скрябин, — очень смешная страна... В Нью-Йорке интервью со мной было озаглавлено «У казака-Шопена», — он уже смеялся, — там было сказано, что казацкий композитор Скрябин принял их в роскошном кабинете и размахивал левой рукой, рукой Ноктюрна... И все время спрашивали про Горького... Я думал, что Горький — это единственный русский писатель, которого они читают... Оказывается, Горький просто был незадолго до меня, и у него тоже произошла подобная моей история... И все-таки Америка имеет большое будущее.

— Ну уж эта твоя Америка, — сказала Татьяна Федоровна, — отвратительная прозаическая страна.