Рабин, он и в Африке Гут

Четвертая часть бойцов была преобразована в стрелковое подразделение. В него попали те, кто имел луки или хотя бы когда-нибудь из них стрелял. Этот отряд неровной цепочкой Жомов выстроил позади фаланги, прикрываемой с флагов подразделениями верблюдницы. Пятую часть воинства, наиболее хорошо экипированную, омоновец вооружил короткими бронзовыми мечами, щитами и с ног до головы заковал в доспехи. Естественно, обозвал ее гвардией и поставил позади всех, намереваясь бросать в бой только в самых критических ситуациях. Последнюю, самую малочисленную часть Жомов посадил на колесницы, наскоро состряпанные из гужевого транспорта. Эти войска стали элитным резервом и их задачей было преследование отступающего врага, дабы не дать тому возможность успокоиться за ближайшим холмом, перестроиться и снова попытаться лезть на рожон.

Разбив наконец армию сынов израилевых по подразделениям и выстроив ее в боевом порядке, Жомов удовлетворенно вздохнул. Конечно, то, что получилось у омоновца, ничем не напоминало мотострелковую дивизию на марше и было далеко от совершенства, но все же это был уже не разношерстный сброд, а вполне симпатичная воинская часть. Теперь дело оставалось за малым – научить аборигенов взаимодействию в бою. Что Жомов и сделал.

При первой же попытке сдвинуть войска с места получилось то, чего и следовало ожидать: аборигены сбились в кучу, словно стадо баранов. Причем каким-то невероятным образом именно лучники оказались впереди планеты всей. Гвардию такое положение дел не устроило и, раздавая тумаки направо и налево, хорошо вооруженные солдаты быстро пробились вперед. Впрочем, лидирующие позиции они держали недолго. Улюлюкая и свистя, их обошли бойцы на колесницах и устроили конное ралли на пересеченной местности. Его результатом стала поломка подавляющей части боевых единиц и фонарь под глазом у победителя заезда, великодушно подаренный Жомовым. Впрочем, это еще цветочки. Сынам израилевым следовало благодарить бога за то, что разъяренный омоновец до всех сразу добраться не мог. Иначе еще до первого сражения сама идея о еврейской армии была бы навсегда дискредитирована.

В общем, Жомову пришлось помучиться. Для начала Ваня обучил каждый из родов войск по отдельности в движении сохранять строй. Потом заставил двигаться одновременно те подразделения, которые друг с другом не соприкасались, и лишь через три часа после начала учебы ему удалось заставить наступать все войско одновременно, пусть и двигаясь при этом со скоростью беременной улитки. Жомов, боясь безнадежно отстать от ушедшего вперед каравана, не стал даже пытаться усовершенствовать эту технику передвижения.

Единственное, что он сделал напоследок, – это провел боевые учения, где роль противника фаланги играл гвардейский отряд. Фаланга, конечно, задавила его численным превосходством и гвардейцам изрядно досталось, но Ваня, как мудрый стратег, был удовлетворен: солдаты поверили, что кого-нибудь могут победить. Ну, гвардейцы не умрут. Им, в конце концов, положено закаляться тяготами и лишениями. Синяки и ссадины лишними тоже не будут. Решив, что на сегодня сделано более чем достаточно, Ваня построил бойцов в походную колонну и погнал ее вдогонку за ушедшими вперед солдатскими семьями.

Марш-бросок получился на славу. Жомов гнал солдат усердно, не щадя ни себя самого, ни своей резиновой дубинки. Правда, пару раз он в горячке забывал о ее чудесных свойствах и закованных в броню гвардейцев после его удара приходилось по двадцать минут откапывать из песка, но общий темп передвижения это не снижало, поскольку после досадных заминок Ваня принимался подгонять бойцов с удвоенным усердием. В итоге, набравшее приличную скорость войско едва с ходу не разнесло в щепки лагерь переселенцев, раскинувшийся позади целой гряды высоких барханов.

Воины с трудом, но сумели затормозить, а Жомов, с сожалением прицепив к поясу резиновую дубинку, удивленно посмотрел на множество горящих костров и расставленные в беспорядке палатки. Затем он придирчиво осмотрел солнце из-под ладони и поехал искать Рабиновича. Тот вместе с остальными членами штаба отыскался на одном из барханов, и Ваня, даже не поднявшись наверх, с ходу заорал:

– Сеня, какого хрена вы остановились? Времени, блин, не больше пяти вечера, а ты к отбою приготовился. Если такими темпами передвигаться будем, то, в натуре, сорок лет по пустыне плюхать придется!

– Кто словом скор, тот в делах редко спор. А у Вани все не так, потому что он му… – вспомнив о Рахили, стоящей рядом, Рабинович оборвал себя на полуслове. – Дурак ты, Ваня, одним словом. Прежде чем вопить, поднимись наверх да посмотри, что происходит.

Жомов спрыгнул с верблюда и широкими шагами взобрался на бархан. То, что увидели его бесстыжие глазищи с вершины песчаного холма, омоновца не удивило. И не потому, что он такой прозорливый оказался, а от того, что удивляться с детства плохо умел. Стоял на холме, пялился из-под ладони вдаль и ухмылялся. А любой вежливый человек на его месте, между прочим, хотя бы ойкнул для приличия.