Рабочее созвездие

«Конечно, можно было взять и его, но Михеичев отчего-то заупрямился, — думал Виктор. — Может, прав бригадир? Очень уж неуравновешен Вадька. А здесь, с этой прорвой, шутки плохи. Язык свой пусть попридержит. А то не столько дел, сколько болтовни. За это и поплатился».

Он вспомнил прыжок Семакова через завал. На миг ему показалось, что отчаянный бросок сделал не горный мастер, а он сам, и по этому поводу вовсе не было крупного разноса от начальника участка, наоборот, его крепко тискали в объятиях, а сам Плотников прослезился и чмокнул смельчака в щеку…

В бремсберге было темно и тихо, и эта непривычная, вынужденная тишина давила в уши, делала темноту непроглядной, а тесноту сдавленного со всех сторон камнем пространства пугающей. Их было пятеро в этом каменном мешке, где недавно прогрохотал обвал, от которого все стало зыбким, ненадежным, и исподволь в душу закрадывалось щемящее чувство одиночества, оторванности от всего мира, незащищенности. И уже полуреальностью казалось то, что возможен иной мир, в котором есть свобода движений, есть пространство с воздухом и светом и нет повисшей над головой неумолимой каменной стихии. А она уже доказала свое превосходство над человеком, в мгновение ока сокрушив все его заграды и заслоны, сооруженные по последнему слову техники. Не является ли эта удушливая тишина обманом, ловушкой, передышкой перед новым буйством?

— Значит, так, р-ребята… — Семаков откашлялся, поправил глазок коногонки. — Вот под этой аркой, — он показал на крайнюю к завалу неповрежденную металлическую крепь, — положите усиленный верхняк и пробейте под ним ремонтины.

— Одного ряда маловато, — усомнился Дутов, — надо бы два-три.

— Думаешь? — заинтересованно спросил мастер.

— Перестраховка не помешает, — поддержал Дутова Кошкарев.

— Так-то оно так, но и времени уйдет больше.

— Пробьем два ряда ремонтин, — твердо сказал Михеичев, и с ним молча согласились.

Витька работал как одержимый. Куда-то ушел страх, притупилось чувство опасности, и только перла изнутри неутомимая энергия, будто во всем его теле сидела туго сжатая пружина, которой он дал волю, — и она разжималась. Мир его мыслей сузился, сосредоточился на работе, он уже не докапывался, как обычно, до сути вещей, она, эта суть, заслонилась чем-то большим, тем, что надо было вот сейчас, немедленно, не теряя ни секунды, сделать. А то, что было позади, уже не имело значения, загораживалось тем, что может случиться в следующее мгновение, если им не удастся его опередить.

Рядом шумно дышал Михеичев, в пересекающихся лучах ослепительно поблескивало лезвие его топора. Дутов работал без куртки, в заношенной до дыр, неопределенного цвета, сорочке, и, когда он замахивался топором, на правом боку его, в дыре, обнажалось белое потное тело с выступающими ребрами.

«Когда-то рубаха была новой, форсил в ней на-гора́», — мельком подумал Витька.

Но мысли об изношенной рубашке не задержались, а перед глазами все маячило незащищенное человеческое тело, показавшееся ему таким жалким в этом грубом каменном окружении.

Толстый, массивный верхняк, под который наметили забить ряд ремонтин, плохо прилегал к кровле, упирался концами в бока выработки, а делать углубления в потрескавшемся монолите было опасно. Шахтеры спешили. Тесали, подпиливали упрямое бревно, примеряли, вновь тюкали топорами, подрубывали массивные ремонтины, подгоняли под верхняк. Важно сделать этот первый оборонительный рубеж, потом станет спокойнее, а главное — безопаснее работать.

Время будто взбунтовалось и неудержимо мчалось в непонятно опасную даль. Порой из дыры обвала падали камни, и тогда секунды замирали и, казалось, пятились назад, к жуткому рубежу.

Дутов не вытирал пот и злобно материл то ли непослушную ремонтину, то ли самого себя, а скорее, эти скачущие над самой головой пугливые секунды, над которыми невозможно было держать контроль, сладить с ними. Кошкарев молчал, и только Михеичев строгим голосом отдавал распоряжения, просил сделать то, поднести это.

Метрах в трех от крепильщиков опять упал кусок породы, ударился о конец рельса, сверкнул искрами и обдал шахтеров мелкими, колючими осколками. Они успели забить три стояка, когда вверху оглушительным выстрелом треснула крепь. Михеичев резко отпрянул назад и присел.

— Ремонтину по центру! Живо! — гаркнул он, рванулся к стойке, схватил ее за конец, поволок к завалу.

К нему на помощь кинулись Дутов и Витька. С режущим слух хрустом верхняк медленно оседал, давил на ремонтины, и те, дрожа от напряжения, погружались концами в почву. По каскам шахтеров дробью стукнули куски породы.

— Ваня, бей справа, наискосок! — Бригадир подводил стойку под центр верхняка. — Виктор, тяни другую! Живо, Ваня, живо!

По плечу Дутова секанул острый камень, разорвал сорочку, из раны потекла кровь. Иван поморщился и еще отчаянней застучал обухом топора по концу стойки, вбивая ее под спасительный верхняк.

— Вторую, живо вторую! — хрипел Михеичев. — Что вы, как сонные! Бей под правый конец! Живо, под правый!