Работа над ошибками

Что такое колхоз? В восточных областях – это 30–40 чиновников и примерно столько же механизаторов, в какой стране на одного работающего приходится один начальник? Да нигде! Доярке, обслуживающей 25 коров, вообще не нужны чиновники: ей нужен учетчик, который запишет, что Марья Ивановна Сидорова сдала столько-то молока, и ей причитается столько-то денег. Нужен ветеринар, который будет смотреть за этими коровами. И – все! Первыми я познакомил с аграрным комплексом реформированных восточногерманских земель вице-премьера правительства Михаила Мясниковича, отвечавшего за внешнеэкономические связи, и тогдашнего первого заместителя министра финансов Николая Румаса в 1992 году. На 6 тысяч гектаров земли – 50 работающих, в том числе один руководитель хозяйства, выполняющий исключительно менеджерские функции, кандидат экономических наук. И бухгалтер – на полставки. А руководитель хозяйства осенью, в период уборки урожая, сам садится за руль, чтобы не привлекать дополнительных рабочих рук. И это все реально сделать в наших условиях.

До референдума 1996 года, если точнее – государственного переворота, совершенного Лукашенко, все двигалось, со скрипом, при яростном сопротивлении сельского чиновничества, но двигалось в этом направлении. И результат был виден. Наблюдался подъем, медленно, но росли оборотные средства предприятий аграрного комплекса, Белкоопсоюза, Минторговли. Мы держали под контролем свой рынок, часто административными мерами, но на благосостоянии людей это не очень сказывалось. Росли зарплата, покупательская способность населения, медленно, но рос ВВП. И, как уже отмечалось, после достопамятного референдума все застопорилось, пошло к откату. Команда к откату была дана… Но об этом попозже…

У нас с Лукашенко были нормальные рабочие отношения – и тогда, когда он работал в «Городце», и когда были депутатами Верховного Совета, бывало одной машиной ездили из Минска в Могилев. Разные характеры, разные интересы, разные нравственные установки, наконец, возрастная разница не позволяли нам сойтись близко. Я не питал к нему ни неприязни, ни особой симпатии, как впрочем, и он ко мне. Но терпел – я ему был нужен. Окончательно и, думаю, бесповоротно разошлись мы накануне референдума. Я не скрывал, аргументировано и вслух заявлял, что Конституцию Беларуси менять не надо.

Накануне большого совещания, проходившего в Культурно-просветительском центре Управления Делами президента на Октябрьской 5, мне недвусмысленно дали понять: «Василий Севастьянович, хорошо бы и вам на нем выступить». Уже было понятно, к чему все идет. Дело было не в простом расширении президентских полномочий, а затеянная перекройка Конституции фактически уничтожала баланс властей, снимала преграды на пути к бесконтрольности, всевластию, диктатуре. Это был для меня второй момент в жизни (первым Чернобыль), когда ставкой была даже не должность, а совесть. Переступить через совесть, принципы и убеждения тогда для меня было равнозначно самоуничтожению. Я собрал семью и сказал, что в поддержку референдума выступать не буду, не имею права. Все знали, что могу и, скорее всего, окажусь безработным (о худшем тогда как-то и не думали), но с моим решением согласилась.

Я выступил на том совещании, не критиковал никого, всем все было понятно, но сказал, что власти правительству и руководству страны в целом хватает. Нужно лишь разумно использовать данные Конституцией полномочия, добросовестно работать. И тогда вырастет и укрепится и авторитет власти, и авторитет лично Ваш, Александр Григорьевич… Зал в своем подавляющем большинстве не среагировал.

Позже начались звонки. Первым позвонил Анатолий Харлап, министр промышленности: «Как же вы, Василий Севастьянович, не сориентировались? Вы же опытный человек, бывший секретарь обкома партии! Вы же мне должны были бы еще подсказать…» «Это твое дело, Анатолий Дмитриевич, – ответил, – а я сказал в точности то, что хотел». Потом позвонил Николай Домашкевич, руководитель Службы Контроля президента: «Вас не понимают. Что же вы так промахнулись? Знаете, что о вас говорят?» – «Догадываюсь», – ответил я. Позвонил и Титенков: «Как же так?» – «Вот так», – отвечаю.

Уже после отставки Титенкова, мы не раз встречались с ним в Москве. Я говорил ему: «Иван, ты должен покаяться перед народом!» Но Иван до этого пока не дозрел. Есть у него пока лишь личная обида, нет понимания, какой грех взял он на себя перед белорусским народом и Беларусью.

Потом были Всебелорусское народное собрание, которое проходило во Дворце Спорта. Шарецкий просил меня: если Лукашенко будет настаивать на том, чтобы референдум – вопреки решению Конституционного суда – носил обязательный характер, чтобы я вместе с некоторыми другими членами правительства выступил против.