Рабы бессмертия

Кто-то окликнул его, в свете прожекторов экзоскелета указав на ведущую на крышу лестницу. Перехватив инструмент, неуязвимый механический монстр поднялся наверх сломав, оказавшуюся ему слишком малой, деревянную будку, закрывающую люк от дождя. На крыше находилось всего с десяток сталкеров. Раненных и тяжело дышащих, измотанных до предела с пустыми обоймами и рожками. На соседних крышах, также последние из людей по двое по трое, сбросили мертвецов с прикрепленными к ним гранатами вниз и теперь не имея сил едва стояли, смотря друг на друга. Выживших, изодранных, окровавленных и стоявших на ногах едва набиралось с три десятка. Сталкеры стояли на крышах соседних цехов не имея возможности соединиться друг с другом. Ранее соединяющие крыши лестницы были сброшены вниз. Сумерки разбивались только ярким светом прожекторов экзоскелета Трофима и фарами еще нескольких боевых экзоскелетов. Внизу, во дворе между цехами наметилось какое-то движение. Зомби собирались и сползались в кучу. На территории Ростка уже давно не было зелени и растительности. Пятнистые расстегивали бронекостюмы раненых, лежащих на земле без сознания людей, открывали экзоскелеты с живыми людьми, вытряхивая «кристаллы» и восстанавливались. Поднимая оружие павших, проверяя магазины и вытаскивая оставшиеся боеприпасы. Сталкеры, оставшись без защиты, чернели и ссыхались, на глазах превращаясь в черные, не узнаваемые куклы. Стоящие наверху безоружные люди кто с ненавистью, кто со страхом смотрели вниз. Трофим покачал головой, перехватывая лопату, такого конца он не желал никому. Как бы то ни было, он попробует унести с собой одного двух… если получится.

Пятнистые не боясь выпрямлялись и наливались силой, приобретая объем, сращивая раны и переломы. Их осталось немного, не более двух десятков, но они подтаскивали все новых и новых сталкеров, вяло сопротивляющихся, пытающихся бороться, кричащих от ужаса. Черное Братство в изорванных одеждах смотрело на державшихся на одной силе воле людей.

— Добро пожаловать в братство, — сказал один, самый высокий из них, с непропорционально длинными ногами и руками. Его лицо и тело было сплошь покрытой отвратительно ржавой чешуей, желтые глаза и рот с тонкой прорезью рта тянулись в победной ухмылке.

Трофим подошел к краю крыши цеха. Внизу стояло несколько старых УАЗиков Долга. Здание было примерно высотой в два с половиной этажа, и прожекторы легко преодолевали это расстояние освещая сгрудившихся зомби внизу.

— Так ты и есть Лука Псарас? — спросил он.

Зомби резко обернулся на голос, задрал голову, силясь рассмотреть говорящего через ослепляющий свет.

— Кто говорит?

— Я, Гудин Трофим.

— Откуда ты можешь знать меня?

— Я много что про тебя знаю, Псарас. У меня для тебя кое-что есть.

Трофим нажал на кнопку и экзоскелет разошелся, оставив беззащитного человека перед мертвецами. Сталкеры непроизвольно подошли ближе к ученному, бессознательно стараясь защитить его. Несколько страшных рук с пятнами потянулись в сторону Трофима, но Псарас шикнул на них и они исчезли. Трофим достал фотографию девушки, дочери некогда человека, возглавлявшего службу безопасности сверхсекретной шестой лаборатории.

— Вспомни кто это, — сказал Трофим, и кинул фотографию вниз.

Прямоугольный кусочек бумаги, девять на тринадцать кувыркаясь и меняя траекторию, упал недалеко от Псараса. Трофим влез обратно в экзоскелет и запечатался, пока зомби на мгновенье отвлеклись на падающую фотографию. Псарас сделал несколько шагов и подобрал фото. Несколько секунд он неотрывно смотрел на нее.

— Это ничего не значит, — сказал он, не глядя на человека. Но его голос, дрогнувший новыми струнками, вдруг ставший абсолютно человеческим, задрожал, словно невидимая рука перетянула что-то в этом существе, заставив его стать непохожим на себя самого минуту назад и на окружающих его мертвецов. — Добро. Пожаловать. В Рабство, — с силой и ненавистью, заставляя себя произносить каждое слово сказал он, глядя сквозь прожектора в маску светло-серого экзоскелета. И… на его лице появилась растерянность, он сказал нечто неожиданное для него самого, то что понял и ощутил как человек только сейчас, находясь именно в этом, почти человеческом эмоциональном состоянии.