Рабы Парижа

Норберт был счастлив: он давно мечтал побывать в Пуату, в этом "прелестном городке", как поется в старой гугенотской песенке, которую он слышал от крестьян.

На самом же деле городишко не представлял собой ничего особенного и был известен только тем, что в нем находилась юридическая академия. Мостовая там отвратительная, улицы узкие, дома мрачные. Но юноше, не видевшему ничего, кроме зубчатых стен отцовского замка, все казалось блестящим и великолепным.

Норберт глазел по сторонам, стараясь ничего не упустить, и даже не заметил, как герцог остановил лошадь перед домом с вывеской нотариуса. Окрик отца словно пробудил его от волшебного сна. Герцог велел сыну подождать и вошел в дом.

Норберт от нечего делать стал рассматривать прохожих.

Вдруг один из них ударил его по плечу.

— Что, старых друзей не узнаешь?

Это был Монлуи, сын одного из крестьян герцога.

Уже лет пять, как он исчез из Шандоса.

Теперь он учился в юридической академии и щеголял в мундире со сверкающими пуговицами.

Пока один из знатнейших господ Франции превращал сына в мужика, один из его крестьян старался сделать своего сына господином.

— Что ты тут делаешь? — небрежным тоном поинтересовался Монлуи.

— Жду отца, — буркнул Норберт, впервые в жизни шокированный убожеством собственного костюма.

— Я тоже. Но это не помешает нам с тобой выпить кофе?

Не дожидаясь согласия Норберта, Монлуи потащил его через дорогу в гостиницу.

— Я предложил бы тебе партию в бильярд, — продолжал студент, прихлебывая из чашечки горький напиток, — но это стоит денег, а твой отец так скуп, что вряд ли у тебя найдется хоть одна монета.

Норберт никогда не держал денег в руках и не совсем понимал, о чем идет речь, но иронические нотки в голосе бывшего компаньона по детским шалостям заставили его покраснеть от стыда.

— А мне отец не отказывает в деньгах, хоть я и сам могу на себя заработать. Когда же я получу степень бакалавра, виконт де Мюсидан возьмет меня на должность секретаря, и я поеду с ним в Париж. А ты что будешь делать?

— Не знаю…

— Так я тебе скажу. Всю жизнь будешь пахать землю, как отец. А ведь ты — самый богатый человек в округе и едва ли не самый знатный аристократ Франции… Я — всего лишь сын крестьянина, но насколько я счастливее тебя!

… Когда герцог вышел от нотариуса, Норберт сидел на прежнем месте. Они весьма скромно пообедали в гостинице и в полном молчании вернулись в замок.

С этого дня в юноше начали происходить немыслимые прежде перемены.

Несколько слов, небрежно брошенных случайным встречным, уничтожили в его душе все, что в течение шестнадцати лет упорно взращивал герцог.

2

Внешне Норберт почти не изменился: по-прежнему казался покорным и много работал.

Но надо было видеть его лицо, когда он оставался один! Оно сразу же теряло беззаботность и приобретало выражение мрачности и отчаяния.

Он стал замечать вещи и обстоятельства, которые раньше не привлекали его внимания.

Он понял, что его место не среди крестьян, а среди тех молодых дворян, которые летом приезжали из Парижа в соседние поместья и сидели по воскресеньям на передних скамьях церкви в Бевроне. Там же Норберт встречал убеленного сединами графа де Мюсидана и гордого маркиза де Совенбурга, заставлявшего крестьян кланяться ему до земли. Оба надменных аристократа спорили между собой за честь первым пожать руку герцогу де Шандосу и его сыну.

Какими счастливыми казались их жены и дочери, подметающие паперть подолами ослепительно богатых платьев, когда его отец в простой крестьянской одежде галантно целовал им руки по всем правилам придворного этикета!

Значит, место Норберта — рядом с ними. Но почему же тогда на них — шелк, бархат и бриллианты, а на нем и на отце — простая холстина?

Этот вопрос мучил его днем и ночью.

Причиной не могла быть бедность: Норберт теперь видел, что никто из соседей не имеет столько земли, сколько его отец. Он знал уже, что все стоит денег, в том числе и земля. Подслушав разговоры работников, юноша понял, что герцог ужасно скуп и вместо того, чтобы пользоваться всеми благами жизни, которые доставляют людям деньги, похоронил все золото в погребах замка и ходит каждую ночь пересчитывать свои сокровища и любоваться ими.

В другой раз Норберт услышал, как крестьяне жалели его. И кто-то проговорил угрожающим тоном:

— Ну, был бы я на его месте!

Однажды, выходя из церкви, старая маркиза де Совенбург сказала о нем довольно громко:

— Бедный мальчик! Как жаль, что он так рано потерял мать!

Что могли значить эти слова? Только одно: он, оставшись без матери, оказался в безраздельной власти отца. Тогда кто же во всем виноват, если не старый де Шандос?

А чего стоили Норберту ежедневные встречи с молодыми дворянами, весело скакавшими мимо на чистокровных английских лошадях, когда он, потный и усталый, шел за плугом…

Они издалека вежливо кланялись ему…

Как он их ненавидел!

— Что они делают зимой и осенью в каком-то там Париже? — спрашивал себя Норберт.

До сих пор он знал только три вида времяпрепровождения: работа, церковь да еще гулянья в Бевроне, где молодежь пила кислое вино, гнусно ругалась и заводила драки.