Ради безопасности страны

«Ничего, — подумал вдруг Константинов, — ничего. Даже если я не доведу это дело до конца и мне придется уйти, останутся наши ребята... Останется Володя Гречаев, пришел из Бауманского, обрел себя у нас; останется Игорь Трухин, юнга Северного флота, а сейчас ас, истинный ас контрразведки; Стрельцов останется, сын Героя, настоящий человек, хоть и молод еще совсем; и Коновалов останется, начал войну десантником, весь пулями издырявлен, а работает, как юноша, увлеченно работает, диву только можно даваться; Гмыря останется, Никодимов, хорошие люди останутся. Страшно уходить тогда только, когда за тобою никого нет; художник — без школы, режиссер — без последователей... Вот тогда действительно страшно. А коли ты убежден, что есть люди, которые смогут  п р о д о л ж и т ь, — тогда не страшно, тогда ничего в жизни не страшно...»

— Товарищ! — окликнули его.

Константинов открыл глаза: на другой стороне улицы стояла милицейская «Волга», Лейтенант, вытерев лицо большим платком, покачал головой:

— Нельзя же на проезжей части стоять. Да еще с закрытыми глазами... Что за пешеходы у нас, а?! Как дети, честное слово. Тем хоть простительно, знаков еще не понимают, а вы?

Константинов поднялся на тротуар:

— Простите, пожалуйста.

— Собьют — кто виноват будет?

Константинов повторил еще раз:

— Простите...

И тут он заметил треугольный знак ГАИ, укрепленный на столбе, — мальчик и девочка бегут через улицу, взявшись за руки. «„Дети“ — подумал Константинов. — Этот знак называется „Дети“. Укреплен на столбе. Может быть, о б ъ е к т  „Дети“ и есть такой знак? Где?»

Константинов вернулся в КГБ, вызвал машину, проехал по трем маршрутам, где Ольга показывала ему места остановки Дубова. Он насчитал восемь дорожных знаков «Дети».

А на каком столбе надо провести черту губной помадой? Вдоль или поперек?

— Ну-ка быстренько назад, — попросил Константинов шофера и, сняв трубку телефона, набрал номер Коновалова.

Тот — по голосу слышно — тоже не спал.

— Надо поднять из архива фотографии, сделанные капитаном Гречаевым, — сказал Константинов.

Коновалов кашлянул удивленно, не понял, видно, о чем речь.

— Помните, два года назад вы распекли Гречаева за излишнюю подозрительность?

— Я его и потом распекал, — ответил Коновалов, — за излишнее благодушие в том числе. Напомните, пожалуйста, о чем речь.

— Он сопровождал Крагера и Вилсона... Ну они еще фотографировали много, транзитники из Токио, оба из отдела планирования ЦРУ, неужели запамятовали?

...Когда Константинов вернулся, фотографии уже были в его кабинете. Он разложил их на большом столе заседаний ровным, длинным рядом и начал медленно, изучающе, словно карточный игрок, перебирать: Красная площадь, Университет, гостиница «Россия», ГУМ, Манеж.

Потом он убрал в папку двадцать три фотографии и посмотрел на Коновалова:

— Какой же молодец наш Гречаев, а?! Повторил — в том же ракурсе — все планы кадров, сделанных гостями! Молодец. Значит, операцию по тайниковой связи с Дубовым они готовили два года назад. — И Константинов ткнул пальцами в фотографии моста через Москву-реку; башни смотрятся четко, и милиционер на набережной, который «обычно уходит после 22.30»; монумент в Парке Победы, куда Дубов ходил накануне, то именно место, где притормаживал Лунс, и, наконец, крупным планом дорожный знак ГАИ «Дети»: бегут мальчик с девочкой, шофер, внимание!

Константинов перевернул фотографию, прочитал:

— «Улица Крупской, переход у знака ГАИ». Это и есть, убежден, парольный сигнал «Дети». И мотивация хорошая — как раз по улице Крупской лежит путь в дом посольства на Ленинском.

Потянулся к телефону, набрал номер Проскурина:

— Вы со мной не хотите прокатиться, а?

 

...Он прошел мимо столба, на котором был установлен знак ГАИ «Дети», провел пальцем поперек.

«Немотивированно, — отметил он. — Такого рода движение заметят посторонние, надо пробовать иначе».

Он вернулся, сделал рукой другое движение, продольное, — получилось похоже: идет себе человек и балуется.

— Именно так, — сказал Проскурин, наблюдавший за Константиновым из машины.

Когда Константинов сел рядом с ним, Проскурин, вечно во всем сомневавшийся, покачал головой:

— Но почему вы убеждены, что цвет помады должен быть именно таким, какой мы нашли при обыске у Дубова?

— А почему другой?

— Может, этой помадой Ольга губы красила. А для условного знака он каждый раз покупал новую.

— Ольга губы красила, это верно, но они же у нее не цементные, — сказал Константинов, достав из кармана тюбик с помадой, обнаруженной при обыске: — а этот видите как стерт — явно им чертили.

— Не знаю, — по-прежнему мрачно возразил Проскурин, — я во все перестал верить.

— Нервы на пределе, — согласился Константинов, — но верить в успех все-таки мы обязаны.

 

В 17.30 Гавриков выехал из центра по направлению к улице Крупской. Он остановил машину возле магазина, открыл дверь, выбросил из пачки «Аполло» сигарету, закурил, с ужасом подумав о том, что отец, верно, не дождется его; плакал сегодня утром, наркотики перестали помогать, боль была постоянной, спрашивал шепотом: «Где Митька, Митька где, господи...»