Радин

Свет, проникающий сквозь резные ставни, голубые тени на девичьей коже, этого из сухого ума не вынешь, такое остается на сетчатке глаза. Если я прав, то за пару сотен, которые беглец выгреб из моего бумажника, я получил работу Алехандро Понти. Да это все равно что в цыганскую лотерею выиграть!

Он так разволновался, что вышел во двор, забыв про осторожность, и долго курил на заднем крыльце, глядя на красную от береговых огней воду, из которой вырастали сваи моста Ду Фрейшу. Потом он вернулся, накинул цепочку на крючок и хорошенько обыскал весь дом, подвал и антресоли. Ничего не нашлось, ни холстов, ни бронзовых рам, пусто, как в келье францисканца.

Портрет оказался не таким тяжелым, как ему представлялось. Радин снял холст с подрамника, отогнув гвоздики, скатал его в рулон красочным слоем наружу, завернул в газеты и перевязал ремнем от плаща. Погасив фонарь и подойдя к двери, он услышал голоса и гудок автомобиля, похоже, к соседям кто-то приехал. Придется сесть и переждать, не то, как пить дать, примут за вора с добычей. Вызовут полицию, в участок повезут. Вот повеселится юный лейтенант Тьягу.

Лиза

У четвертого номера петли скрипят, во втором течет батарея. Эта работа нагоняла на меня тоску, не знаю, что бы я делала, если бы не парк. Широколистный дуб и утесник, дорожки насквозь проросли корнями, а в середине парка брошена подкова голубятни-помбалы.

Мы с Понти приходили к помбале в сумерках, иногда он приносил бутылку красного и серебряный стаканчик. У него был несессер с помазками, щетками и набором стаканчиков. Почему-то именно эта вещь, несессер из телячьей кожи, заставила меня подумать: какой же он старый, господи боже мой.

С тех пор, как я увезла его в Тавиру, наши разговоры становились все тише, все проще и понемногу обмелели. В тот вечер мы сидели на бревне возле помбалы, и Понти ругал меня за то, что я взяла половину ставки горничной. Я хотела перевести разговор и спросила, не чувствует ли он вины перед публикой. Каким он представляет свое возвращение?

У страны должен быть художник, сказал он хмуро, но художник стране не должен. Он один – как крепкий хтонический уд, дионисийский корешок бессознательного, и если его не любить, то однажды он не поднимется, и тогда стране конец.

Но ведь без тебя прекрасно обошлись, возразила я, газеты писали о тебе несколько дней, а потом переключились на матч Уругвай – Португалия и ежегодный полумарафон «Хюндай». Он засмеялся: вы, русские, на редкость прямолинейны, но ты не права!

Он говорил, все больше повышая голос, а я вспоминала, как он работает: долго переминается, раскачивается, крутит шеей, набрасывает что-то в уме, и потом – хах! – погружает руки в воображаемый объем и месит его, пока тот не станет вязким и послушным, как тесто.

Я разглядывала стиснутые брови Алехандро, его заросшее, заржавевшее лицо. Волосы уже начали отрастать, и он упорно сбривал их по утрам, а борода была черной, с белым пятном вокруг рта, будто сливки воровал. Почему я с ним?

Когда седьмого января я вытащила из ящика открытку, подписанную Крамером, я подумала, что это розыгрыш, австриец смотрел на меня так, как люди смотрят на горизонт: одновременно в никуда и прямо перед собой. Когда мы познакомились на бегах, он церемонно подал мне руку, будто холодную рыбу вложил в ладонь.

На открытке было написано срочно приходи! Мне показалось, что от нее пахнет рыбой, я выбросила открытку в мусор, но потом вытащила ее из ведра и пошла. Помню, как я стучала в обитую стеганой кожей дверь и прислушивалась к шагам в квартире. Потом дверь приоткрылась, меня втащили за руку и обняли так крепко, что говорить было уже невозможно. В коридоре зажегся свет, и я увидела Понти, в махровом халате, с кровавыми ссадинами на выбритом наголо черепе.

Я стояла там, уткнувшись в его плечо, и радовалась тому, что он жив, что его халат пахнет кошатиной, а щетина больно колется. После полуночи я вызвала такси к пекарне на углу, чтобы не привлекать внимания, мы собрали его вещи и вышли через черный ход.

В такси он вынул из сумки круглые очки с синими стеклами. Такие продают на блошиных рынках, железные дужки обычно сломаны. Он нашел их в чулане, примерил для смеха и понял, что это отличная идея – слепым на улице никто не смотрит в лицо. К поезду я вела его за руку, а в отеле пришлось сказать, что несчастье случилось не так давно.

Иван

Когда я приехал, люди из питомника как раз вывели грейхаундов в попонках и намордниках, псы раздули ноздри и пробежали два круга, несколько завсегдатаев покричали номера, занавес упал, и хозяева псов пошли вылавливать их оттуда, будто вишни из компота.

Я почувствовал, что дышать стало легче, и направился к корабельному окошку кассы номер девять, всегда делаю ставки в этом окне, девять кругов ада и девять царств в Атлантиде. Только здесь я могу быть сам собой, в девяти километрах от города.