Радость и страх. Рассказы

Табиту радует непривычная заботливость и трудолюбие внучки, однако то и другое доставляет ей много неудобств. Она терпеть не может, чтобы с нею цацкались, и она знает, что домашняя работа Нэнси отличается не столько основательностью, сколько внешними эффектами. Она сидит как на иголках, прислушиваясь к шагам над головой, быстро переходящим из комнаты в комнату, и наконец, не выдержав, пускается вдогонку. А настигнув Нэнси, показывает ей покрытый пылью палец: - Вот, полюбуйся, с твоего же камина. А под кровати ты когда-нибудь заглядываешь?

В ответ на эти упреки Нэнси ограничивается гримасой, означающей: «Я очень занята, я молодая жена и мать, а не старая наседка, помешанная на столах и стульях. Роль женщины я понимаю более широко».

Но в этой новой роли она не желает опустить ни одной детали. Она хочет вязать, шить, своими руками одевать ребенка. Ругательски ругает школу, где их не учили ни шить, ни стряпать. Поносит учительниц: «несчастные старые суфражистки».

- Но я тоже была суфражисткой, - говорит Табита. - Ты не имеешь права презирать суфражисток. Некоторые из них пожертвовали жизнью, чтобы добиться для тебя права голоса.

- Ты была не настоящая суфражистка, - возражает Нэнси, составившая себе о суфражистках собственное, весьма субъективное представление. И в увлечении новым искусством, имя которому жизнь женщины - дети, шитье, стряпня, - она готова чернить всех, кто на него ополчался, все поколение ее матери. Она говорит о них с гневной насмешкой: «Любители единственного числа - один голос, одна шляпа, один ребенок, и все никудышнее». Сама она намерена иметь «настоящую семью» - шестерых детей, не меньше.

- Думаю, у Джо найдется что сказать по этому поводу, - сухо замечает Табита.

- Да, от Джо их придется держать подальше. Но это уже вопрос метода, правильной организации дела.

117

Табита всегда готова критиковать Паркина, потому что его роман с Филлис, по словам Годфри, продолжается и он, по-видимому, серьезно к ней привязан. «Похоже, что это особый случай», - говорит Годфри. Сам он остался преданным другом Нэнси и хочет с помощью Табиты утаить от молодой жены открытие, к которому она, очевидно, еще не подготовлена. - Не пускайте ее в город, когда он в отпуске, - говорит Годфри, - я буду вас-предупреждать.

Но однажды Паркин привез свою Филлис в Эрсли на конец недели. Они остановились в Гранд-отеле и демонстративно появляются вместе на улице. Бонсер сразу узнает об этом от одного из своих дружков и, радуясь всякому случаю насолить Нэнси, которую он считает своим врагом, потому что она заботится о Табите, говорит ей: - Этот твой муженек поселил свою девицу в Гранде. Я всегда говорил, что он гад - никаких традиций!

Нэнси, не скрывающая своего презрения к Бонсеру, не удостаивает его ответом. Но, побывав тайком в Эрсли, рассказывает о своих впечатлениях весьма откровенно: - Да уж, не ожидала. Ты бы видела эту особу! Даже не красивая. Какая-то блондинистая размазня, и притом явная дура. Я думала, у Джо хотя бы есть вкус.

Наутро за завтраком она вдруг спрашивает: - Ты как думаешь, Джо привез эту тварь в Эрсли нарочно, чтобы меня уесть? По-твоему, он меня ненавидит?

Вопрос этот не дает ей покоя, она то и дело к нему возвращается. «Не может быть, чтобы он до такой степени меня ненавидел, это же утомительно». Или замечает: «Джо, конечно, подлец, но он не мстительный».

Она стала задумчива, даже рассеянна. Проклятый вопрос свербит у нее в мозгу, как те песчинки, что, проникнув в раковину, заставляют устрицу постепенно вырабатывать жемчужины.

- Не знаю, за что, собственно, ему меня ненавидеть, - говорит она через неделю, когда навязчивая мысль отразилась и на ее лбу в виде двух тонких вертикальных морщинок между бровями, и в ее голосе, который звучит осудительно.

А через месяц, когда они с Табитой мирно коротают вечер, благо Бонсер в Эрсли выпивает с приятелями, она заявляет: «В общем-то, не знаю, почему бы Джо и не возненавидеть меня; я его жена и родила ему ребенка, а для него и то и другое нож в сердце, хуже, чем отстранение от полетов». И опять становится оживленной, деятельной. Она развязалась с проклятым вопросом, сделала свою жемчужину твердой и гладкой.

Но в ней прибавилось раздражительности и строгости. Морщинки и осудительные интонации исчезли не до конца. Усилия мысли отложились в виде душевной горечи, как соли в суставах спортсмена. Она бранит Табиту. С горничными, молоденькими девушками, которые пошли в горничные только потому, что их по возрасту или по неблагонадежности не взяли на завод, она так строга, что Табита вынуждена за них заступаться: - В такое трудное время выбирать не приходится.

Но Нэнси, выставив вперед полную грудь, отвечает решительно: - Что они бездельничают - это еще куда ни шло. Но водить сюда мужчин я им не позволю. Это бы значило вообще махнуть рукой на дисциплину.