Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— Только если коммодор не сможет уклониться, — сказал капитан, а снизу донесся смех матросов, растянувшихся в тени у орудия, потом послышались сбегающие по трапу шаги, матросы негромко запели: «Есть честная девушка в дальнем порту, как говорят, лежит в колыбели с соской во рту, так говорят…», а море становилось шиферно-серым, и серебристые солнечные блики ртутью скользили и перекатывались по шиферно-серой зыби. По левому борту в воде играли и кувыркались дельфины. Морские свиньи. Удивительные — дружелюбные, озорные. Действительно ли им нравятся корабли и люди, думал он, или, как утверждают некоторые, им нравятся насекомые? У носа и у кормы всегда роятся насекомые. Дельфины и люди! Они кружатся и играют в ртутно-сером море, а мимо, сидя, проплывают люди в нижнем белье.

Эсминец промигал изменение курса на двадцать градусов. Это входило в игру — ответный ход против немецких подлодок, стаей затаившихся где-то впереди. Суда начали поворот, словно участвуя в каком-то громоздком механическом балете.

— Хореография морской войны, — сказал он капитану, и тот одобрительно кивнул.

Когда суда в своих примерно намеченных коридорах повернули «все вдруг», строй нарушился, коридоры исчезли и конвой превратился в хаос грязно-серых пятен на фоне ясного синего неба, но затем мало-помалу из хаоса возник новый строй на новом курсе — снова упорядоченный и контролируемый строй.

Он увидел, что к корме медленно идет мисс Биксби, иногда останавливается и берется за поручень, потом отнимает руку, потом проводит ладонью по поручню, словно стараясь приучить себя к тому, что ее окружает. Он увидел, как Боузли уставился на нее с площадки кормового орудия. Затем рядом с ней возник старшина: в одну-две секунды она рассеяла его неловкость и начала расспрашивать. Вскоре старшина уже что-то многословно объяснял, указывая на шканцы, — скорее всего почему матросам положено отдавать честь, когда они проходят мимо шканцев. Тут он заметил, что она вышла на палубу босиком. И пока он глядел на ее ноги, его вдруг охватила тревога. Бессвязные слова, которые она бормотала в полубреду в лазарете, — слова, которые заставили бы любого контрразведчика насторожиться: «Они опять промахнулись и все время промахиваются», а потом издевательское: «Какое дерьмо!» Что это за «они», спросил он себя.

И Джетро Чоун — тоже. Чоун шептал так невнятно: «Лучший их выстрел, и они промазали. Они не знают, что остались ни с чем». Что за «они»? Старшины рядом с ней уже не было, и она шла дальше по палубе. Сойдя с мостика, он нашел ее у Двери лазарета.

— Здравствуйте, мисс Биксби, — сказал он. — Ну как, освоились?

— Вполне. Благодарю вас.

— А мистер Чоун?

— Банкир? — сказала она с сухой иронией. — Возможно, он в капитанской каюте попивает виски в ожидании капитана.

— Не исключено, — сказал он и, стоя у поручня над сверкающей зыбью, добавил: — Кстати, мне хотелось бы кое о чем вас спросить, мисс Биксби.

— О чем же?

— Об одной вашей фразе в лазарете. Кто такие «они»?

— Они?

— Вы и Чоун словно считаете, будто кому-то было известно о том, что вы плыли на том судне.

— И оно было потоплено?

— Вот именно.

— Я понимаю, — сказала она. Молчание невыносимо затянулось. Оно стало вызывающим. Наконец она сказала:

— «Они», да? Нет, это не вражеские агенты, лейтенант. Подручные Марти Россо.

— Марти Россо?

— Неужели вы никогда не читаете спортивные страницы в газетах?

— Почему же? Иногда читаю.

— Впрочем, до самого последнего времени вы бы не встретили фамилии Россо в газетах, — сказала она, пожимая плечами. — Никто никогда ничего о Россо не печатал. А теперь он красуется на первых страницах. По крайней мере в Нью-Йорке. Окружной прокурор начал расследование. Допрашиваются владельцы спортзалов по всей стране. Матчи с подстроенным исходом. За деньги подстраивается все что угодно. Видите ли, Марти Россо — хозяин примерно тридцати боксеров. В «Гарденс» вы можете выступать, только если вы — боксер Россо, ну и конечно, игорный синдикат охватывает всю страну. Россо занимается и скачками. Профессиональный игрок без намека на совесть и с огромными связями, и знаете, до последних недель его имя в газетах вообще не упоминалось. Теперь ему приходится круто — так, во всяком случае, говорят.

— И этот Россо охотится за Чоуном?

— Ну, примерно…

— И Чоун думает… Ну, черт побери! — Он рассмеялся. — Чоун ненормален?

— Вовсе нет. С чего вы взяли?

— Это все-таки уж слишком.

— О чем вы?

— Он думает, что и война подстроена? — Он снова засмеялся.

— Не смейтесь. Он абсолютно нормален. А о войне, возможно, знает больше нас с вами. Но, конечно, он не верит тому, что о ней говорят политиканы и генералы.

— Погодите минуту… Извините. Эти подручные Россо… Что натворил Чоун?

— Ничего. Дело во мне.

— В вас?

Солнечные блики играли на тихом синем море, и ее глаза были устремлены на какую-то точку в дали, где небо и море смыкались в легкой дымке. Наконец она сказала:

— Кому-нибудь здесь следует что-то знать про меня… на всякий случай. И я предпочту, чтобы это были вы. Именно вы. Хорошо?