Мустай Карим

РАДОСТЬ НАШЕГО ДОМА

КУДА УЕХАЛА МАМА?

Есть ли у вас на душе что-нибудь такое, о чем вы обязательно хотели бы рассказать всем хорошим людям? Наверно, есть! И у меня есть. Сейчас я начну рассказывать.

Это случилось в нашем доме во время войны. Мой папа тогда вместе со всеми джигитами аула воевал на фронте, а мама работала в колхозе.

Как-то зимой моя мама попросила у председателя колхоза, дяди Якупа, легкие сани, запрягла лошадей и привезла в гости бабушку из аула Тимертау. Бабушка переночевала у нас, а утром мама стала собираться в дорогу. Человек не сушит сухарей, если ему недалеко ехать, а мама приготовила их целый мешок, да еще напекла разных вкусных лепешек. Потом связала какие-то вещи в узелки. Не будет же человек ни с того ни с сего связывать вещи в узелки!

Мне стало очень скучно, хотя никто еще не говорил, что мама уезжает.

— Вставай, Ямиль, вставай! — будит меня утром бабушка. — Смотри, какие вкусные лепешки испекла твоя мама.

Когда на столе что-нибудь вкусное, меня не надо долго упрашивать. Только это у нас редко бывает.

Я быстро умылся и сел на свое место за столом. Над большим самоваром поднимался пар.

Бабушка начала разливать чай. Мама все еще хлопотала у печки, а когда кончила свою работу, тоже присела к столу.

За окном было темно, только чуть-чуть белел снег. Почему же мы так рано пьем чай? Я сразу вспомнил о дорожных узелках и мешке с сухарями. Но мне все еще никто ничего не говорит.

После чая мама подзывает меня к себе и тихонько гладит по плечу:

— Сын мой, Ямиль! Я уезжаю в далекий город, а ты слушайся бабушку, хорошо?

— Хорошо, — отвечаю я и киваю головой, а из моих глаз катятся слезы. Я не могу удержать их, хотя уже раньше обо всем догадался.

Мама и бабушка как будто не замечают моих слез, и я, раза два шмыгнув носом, перестаю плакать.

— Будь осторожна, доченька, смотри вперед и оглядывайся назад, наставляет маму бабушка. — Недаром говорят: в дальнем пути человека надет сорок бед.

Мама не отвечает. Она снимает с вешалки свою шубу, берет теплую белую шаль и начинает одеваться. Бабушка подает ей вещевой мешок. Потом мы все трое садимся и долго молчим. Только бабушка что-то тихонько шепчет про себя.

Вдруг мама поднимается с места, обпимает сначала бабушку, потом меня и, прощаясь, говорит:

— Будьте живы-здоровы!

Мне становится очень жаль маму. На дворе темно и холодно. Сейчас зима, а мама отправляется в далекий путь!

Вот она, такая маленькая и тоненькая, быстро-быстро идет к двери. На пороге еще раз оборачивается, улыбается нам, говорит «до свиданья» и открывает дверь.

Вот она вышла во двор. Я слышу ее шаги, она ступит ногой — снег скрипит: скрип… скрип… скрип…

Вот открылись и закрылись ворота, Теперь уже снег скрипит на улице. Шаги удаляются, они делаются все тише, тише. Скрип… скрип…

Мы с бабушкой остаемся вдвоем и долго молчим. Потом я спрашиваю:

— Бабушка, что такое «сорок бед»? Бабушка вздыхает:

— Не знать бы тебе ни одной, сынок!

ГДЕ САБЛЯ БАТЫРА?

Мы живем вдвоем с бабушкой. Бабушка часто задумывается.

— Что же это нам нет ни письма, ни весточки? — говорит она.

Я уже не помню, сколько прошло ночей с тех пор, как уехала мама. За это время у нас случилось много нового: отелилась корова, а у черной рогатой овцы стало двое ягнят; один ягненок черный, другой — белый. В холод ные дни мы приносим ягнят в дом. Они еще очень глупенькие, ничего не понимают. То прижмутся к раскаленной железной печке и опалят шерсть, то прыгнут на высокий сундук и упадут на пол. Когда ягнята поедят и согреются, они играют и бегают по дому.

— Эх, скотинка милая, как радуется! — говорит бабушка.

Спицы останавливаются в ее руках, она смотрит из-под очков на ягнят и показывает мне на них глазами. Клубок шерсти скатывается с ее колен на пол. Бабушка вяжет варежки для тех, кто на фронте.

Я сижу на полу и прокладываю из лучинок мост между двумя валенками.

Бабушка снова начинает быстро-быстро вязать, а сама нет-нет да и взглянет на меня, приговаривая:

— Как радуются, как играют! И ягнятам весело, когда их двое. Вот если бы у тебя был брат или сестра, как было бы хорошо…

Я подбегаю к бабушке и прижимаюсь к ее плечу.

— У Фарита есть братишка, у Марата есть сестра, только у меня никого нет, — сейчас же жалуюсь я.

— А будь у тебя сестричка, ты любил бы ее? — спрашивает бабушка.

— О-о-очень бы любил! О-о-о! Если б у меня была сестричка!.. Я всегда носил бы ее на руках, ни разу не уронил бы. Как Марат!

Бабушка мягкой рукой гладит меня по голове. Мне хочется, чтоб она еще что-нибудь сказала, но она больше не говорит пи слова.

Я возвращаюсь к своему мостику. Но мостика уже нет. Ягнята, играя, рассыпали все лучинки. Ягнятам весело, их двое. А мне одному и играть не хочется. Если бы правда у меня была сестра! Я залезаю на сундук. Сестричка, о которой говорила бабушка, встает перед моими глазами как живая. Я так ясно ее вижу. Вначале она кажется очень маленькой, а немного погодя становится такой же, как сестренка Марата — Фагима. У нее рыжие волосы, а на красном платьице нарисованы кружочки, похожие на глаза нашего гуся.