Радость, словно нож у сердца

Кроме них в комнате никого не было. Президент отослал всех техников, адъютантов и телохранителей. Похоже, у Мельникова был теперь новый любимец – отставной космонавт и советник по науке.

– Я не привык предаваться раскаянию, – говорил президент. – В результате игр, в которые я играл с гражданами других государств, с их лидерами, с их до смешного уязвимыми избирательными системами, умирали люди. И еще – в результате того, что я продавал другим государствам оружие. Люди умирали и продолжали умирать, но мы не останавливались, словно все это было нормально, ожидаемо, необходимой составной частью расчетов. Миллион несчастных беженцев, страдающих от голода и холода в пограничных лагерях. Стертые в пыль древние города. – Он вздохнул. – Самое ценное, что у нас есть, запятнано нашим собственным безразличием. – Он поднял на Петрова взгляд, вопросительно задрал бровь. – Понимаю, что мои слова вас озадачили. Это не важно. Я рассуждаю сейчас о нашей человеческой способности закрывать глаза на истинную цену того, что мы совершаем ради собственных желаний.

– Мир был таким, каким он был, – выговорил Анатолий Петров.

– Да, именно так. А сейчас?

– Не знаю, господин президент. Мы стоим перед открытой дверью. Что мешает нам в нее войти?

– Хороший вопрос, друг мой. Что мешает нам войти? И мешает ли?

Саманта Август на телеэкране замерла в застывшем жесте. Словно остановилось само время. Но это, разумеется, было лишь иллюзией, которую даровала им электроника. Там, за остановившимся изображением, женщина продолжила говорить, дала ответ на заданный ей вопрос. И была уже в будущем, в ином мире – в том, к которому Мельников, похоже, не был готов вернуться.

Мемуары – вещь не самая приятная. Желание их написать часто происходит из внезапного ощущения: дни делаются короче, их остается все меньше, что-то кончается. Мемуары – это скорее акт отчаяния, и не важно, сколь ясным взглядом их автор видит собственное прошлое, сколь честна, сколь безжалостна к себе его исповедь.

Для Петрова мемуары всегда были голосом мертвых.

В ярком свете флуоресцентных ламп лицо Константина Мельникова походило на череп.

Президент снова заговорил. Петров вздрогнул и отвел от него взгляд. Похоже, мертвец еще не выговорился.

Лю Чжоу не мог понять, смеется Председатель Синь Пан или плачет. На ресницах старика были слезы, они струились по щекам, и однако лицо его выглядело моложе, чем еще вчера. В глазах сверкали искры, казалось, он не в силах сдержать улыбки.

Быть может, это безумие. Быть может, истерика. Властные структуры рухнули или, во всяком случае, должны рухнуть, однако жизнь людей не изменилась. Они все так же ездят на работу, выполняют свои обязанности, вечерами сидят в Интернете, а по выходным отправляются отдохнуть. И, несмотря на все это, Китай балансировал сейчас на грани, по обе стороны которой был лишь распад государства.

Но, с другой стороны, не было ли оно всегда именно так? Никакой армии не хватит, чтобы подавить по-настоящему массовое восстание. Невозможно построить достаточно тюрем для всех мужчин и женщин, кто решит освободить свое сознание от оков, думать и поступать так, как подсказывает сердце. Когда насилию настал конец, началось брожение умов, снова возникли диссиденты – бесстрашные и уверенные в себе, как никогда.

Все живое должно знать свои пределы, к людям это тоже относится. Людям следует смирять себя перед лицом общественной необходимости, поскольку без сотрудничества, без взаимной поддержки, без единой веры в цену и ценность поступков неизбежно наступает анархия.

Однако инопланетяне лишили анархию зубов, так что присущая столь многим тайная страсть увидеть все вокруг разрушенным до основания сделалась не более чем безвредной причудой. Ничем иным. Но перемены в обществе анархией не исчерпывались. Человек, сидящий сейчас напротив Лю Чжоу, впитал уроки всех предшествовавших ему лидеров. Ужас перед хаосом, отчаянное желание растоптать любой цветок, распустившийся на зеленом поле Китая, въелись Синь Пану в плоть и кровь.

Лю Чжоу его не винил. Страх – могущественный язык, и каждый, кто на нем говорил, делался его жертвой. Однако сотрудничество между гражданами было единственной преградой между прогрессом и гибелью. И чем больше население, тем сложнее цивилизация, тем необходимей всеобъемлющий за ней контроль – или, если использовать не столь резкий термин, управление.

Канадская писательница продолжала отвечать на вопросы. Казалось, ее терпению нет предела.

И еще – что она в совершенстве владеет китайским.

Синь Пан вдруг поднялся на ноги.

– Друг мой, нам нужно многое обсудить.

– Она еще не закончила.

– Она лишь смягчает сейчас их страхи, утихомиривает бурю в головах. Я в этом не нуждаюсь. Я и так спокоен, друг мой.

– Спокойствие – это все, что нам сейчас остается. Иными словами, у нас нет выбора.

Председатель нахмурился.

– Полагаешь, Лю Чжоу, буря у тебя в голове есть признак спокойствия? Я так не думаю. Теперь понял? Выбор у тебя имеется. А сейчас пойдем в командный центр. Я хочу еще раз поговорить с капитаном Шэнем. У нас много дел.