Радуга Фейнмана. Поиск красоты в физике и в жизни

– Я тут подумал… Как вы смотрите на струнную теорию?

– Я считаю ее очень многообещающей.

– В чем именно? – учтя опыт с Фейнманом, я двигался осторожно. Не хотелось ляпнуть что-нибудь невпопад. Но я уже это сделал. Как можно, прочитав хоть что-то о струнной теории, не понимать, почему некоторым она казалась многообещающей? Фейнман меня бы высмеял за это, но Марри, похоже, и ухом не повел.

– Она может оказаться той самой теорией, которая объединит все силы природы. Единой теорией гравитационной силы, электрической и всех остальных – мечта Эйнштейна. Не вдохновляет ли это нас всех? Вообразите: одна простая формула, объясняющая великое разнообразие частиц и все их взаимодействия!

– Но вот люди-то настроены скептически.

– Их право. Но ею все равно стоит заниматься. Смотрите: когда я только притащил сюда Джона, почти десять лет назад, мы не знали даже о связи тяготения и струн. Я тогда не ведал, для чего

струны вообще сгодятся. Но я знал, что будет отлично. Слишком уж красиво, чтоб не быть. Очевидно, не все это видели. Когда Джон Шварц и Майкл Грин обнаружили связь с гравитацией, это обнадежило. Я гордился и радовался, что Джон в Калтехе. Но все-таки кое-кто влиятельный по-прежнему не понимает. Есть дикое противодействие. Даже неприязнь.

– Полагаю, люди не видят связи этой теории с реальностью, – вставил я.

– Потому что исследования в струнной теории проходят самые неожиданные стадии. Создание этой теории – открытие, а не изобретение. Они ищут нечто существующее, а не создают

нечто подходящее экспериментальным данным. Продвигаются медленно. Но есть надежда, что собирается уникальная, непротиворечивая теория. Поэтому я их и поддерживаю. Нутром чую, что-то в этом есть. Скажем так: я поддерживаю заповедник исчезающих теорий.

Позднее я узнал, что Фейнман не возражал против идеи, что какая-нибудь теория – например, струнная – нечто существующее, которое нужно выкопать, а Марри верил, что со струнной теорией все так и есть. Но Фейнман считал, что лишь принцип наблюдения за природой, а не жажда ученых к унификации, может привести к верной теории. Таков был его вавилонский подход – молись на явление, а не на объяснение.

Так что Фейнман порицал струнную теорию, а Марри ей покровительствовал. Такие вот они, Фейнман и Марри – притягивались своими гениями, отталкивались своими философиями и оставались в равновесии на орбите. Я отчего-то не мог представить их друг без друга. Когда Фейнман умер, мне казалось, Марри слетит с орбиты, как Луна, если бы Земля вдруг исчезла.

Цель науки, может, и описывать реальность, но покуда науку делают люди, на описание влияют человеческие свойства. Фейнманы будут привержены данным, Марри будут следовать своим философиям, своей потребности классифицировать природу – чисто и аккуратно. В конце концов, оба могут добиться успеха – и если добьются оба, примиритель покажет, как их теории подходят друг другу: в точности как Фримен Дайсон сделал с диаграммами Фейнмана. Так же, как в квантовой механике энергию можно рассматривать и как частицу, и как волну, разные видения могут оказаться верными одновременно, они суть не что иное как разные взгляды на одно и то же многогранное чудо – природу.

Марри доказал, что он хороший природоохранник. Вопреки серьезному давлению против продления Шварцу его ставки, его даже слегка повысили – до старшего научного сотрудника – и подписали с ним договор еще на три года. Марри пока не добился для Шварца, чего хотел – постоянной ставки, но пока сойдет как есть.

Узнав о смерти жены Марри, я восхитился, что ему хватило сосредоточенности сделать для Джона хотя бы это. Маргарет проболела больше года. Безнадежный у нее был рак – прямой кишки, он распространился и на печень.

Поначалу Марри подошел к раку так же, как Фейнман: изучил все возможности и полностью включился в выбор лечения. Но под конец их методы разошлись. Фейнман, как обычно, остался верен данным: ему уже толком не могли помочь. Но Марри не смог принять того, что при его гении и доступных ему ресурсах современной науки Маргарет, своего единственного преданного друга, он спасти не может. И даже после того как ему сообщили, что надежды нет, он отчаянно пытался продержать ее живой на экспериментальных методах – уповая на то, что пока суд да дело, изобретут лекарство.

И посреди всего этого он как-то еще ухитрился удержать Джона Шварца в Калтехе.