Радуга тяготения

Он потерял Готтфрида, потерял Бьянку и лишь теперь, когда прошло столько времени, начинает понимать, что это был один и тот же проигрыш – одному и тому же выигравшему. Временну́ю последовательность он теперь забыл. Не знает, какое дитя потерял первым, и даже – вздымаются шершневые тучи памяти – даже не два ли это разных имени одного и того же ребенка… но затем в треске чужого плавучего мусора, острых краев и высокоспиновых, понимаете ли, скоростей он соображает, что не может долго держаться за эту мысль – вскоре он уже опять барахтается в открытых водах. Но он вспомнит, что цеплялся за нее, хоть и кратко, видел текстуру и цвет, чувствовал щекой, просыпаясь от близости пространства сна, – что двое детей, Готтфрид и Бьянка – одно и то же…

Он потерял Бликеро, но не так взаправду. После самого последнего запуска и невспомненных ночных часов до Гамбурга перескок из Гамбурга в Быдгощ в краденом «P-51 мустанге» был настолько явно «Прокаловски-слетает-с-небес-в-машине», что Танатц стал воображать, будто избавился и от Бликеро, только на тот же самый, весьма условный металлический манер. И верно, металл уступил место плоти, поту, долгим болтливым ночным встречам, Бликеро – сидя по-турецки, запинаясь себе в промежность я нь-нь-нь-нь… «Не могу», Бликеро? «Не мог»? «Неравнодушен»? «Ною»? Той ночью Бликеро предлагал все свое оружие, выкладывал все карты своих капониров и лабиринтов.

На самом деле Танатц спрашивал: когда мимо проносятся смертные лица, уверенные, самосогласованные и меня ни фига не видят – они взаправду? Они вообще ду́ши? или всего лишь симпатичные скульптуры, залитые солнцем лики облаков?

И: «Как мне их любить?»

Но не дает Бликеро ответа. Глаза его мечут руны силуэтами мельниц. Пред Танатцем теперь мелькает череда сцен, кем-то подаренных. Энсином Моритури – пол из банановых листьев где-то под Малабакатом на Филиппинах, конец 44-го, в каплях солнца ерзает младенец, ворочается, пинается, подымая пыль с высыхающих листьев, а над головой ревут особые ударные части, «зеро» уносят товарищей прочь, наконец-то, как падшие цветы сакуры – этот любимый образ камикадзэ – по весне… Гретой Эрдманн – мир под поверхностью Земли или грязи – он ползуч, как грязь, но кричит, как Земля, со спрессованными в слои поколениями тяготений и утрат, к ним относящихся, – утрат, неудач, последних мигов, за коими следуют пустоты, вереницей уходящие назад, череды герметических пещер, запутавшихся в удушенных слоях, тех, что навсегда потеряны… кем-то – кто его знает, кем? – вспышкой Бьянка в тонкой хлопковой сорочке, одна рука назад, гладкая пудреная полость под мышкой и скачущий изгиб одной маленькой груди, опущенное лицо, все, кроме лба и скулы, в тени, поворачивается сюда, вот ресницы, только бы поднялись, молишься ты… увидит ли она тебя? навсегда завис на шарнире сомненья, вечной сомнительности ее любви…

Они ему помогут справиться. Эрдшвайнхёлеры просидят всю ночь под этот безостановочный разведбрифинг. Танатц – тот ангел, на какого они и надеялись, и логично, что он появился теперь, в тот день, когда у них наконец собрана целиком Ракета, их единственная А4, которую за лето натаскали по кусочкам со всей Зоны, от Польши до Нижних Земель. Верил ты или нет, Пустой или Зеленый, пиздострадалец или политический безбрачник, боролся за власть или равнодушно нейтралил, все равно у тебя было ощущение – подозрение, латентное желанье, некая тайная десятина души, что-то – Ракеты. Это «что-то» Ангел Танатц сейчас и просветляет, каждого – по-своему, ибо слушают все.

Когда же он закончит, все они будут знать, что такое «Шварцгерэт», как его использовали, откуда запускали 00000 и куда она была нацелена. Энциан мрачно улыбнется, подымется, закряхтев, на ноги, решение уже принято за него много часов назад, и скажет:

– Что ж, давайте глянем в расписания.

Его соперник в Эрдшвайнхёле Пустой Йозеф Омбинди хватает его за руку:

– Если чем-то…

Энциан кивает:

– Ты бы организовал нам охрану строгого режима, 'kurandye[370]. – Так он Омбинди не называл уже довольно давно. Да и не мелкая это уступка – предоставить Пустым контроль за расписанием дежурств, по меньшей мере – пока длится это их путешествие…