Радуга тяготения

И тут на улице возле театра немцы уронили ракету. Несколько младенцев заревели. Напугались. Гретель — она как раз замахивалась метлой, чтоб заехать Ведьме прям по попе, — застыла; отложила метлу, в сгустившейся тишине шагнула к рампе и запела:

Спасайся кто может,Сдаваться негоже, ноЖуткая рожа вас — цап:Большущая бяка вам в кудри вот-вотКогти запустит и вас украдет!Зеленщик три желанья задумал уже,Дворник галстук себе повязал…Хоровод наш бурлив под веселый мотив

С мятной дыней в шальных небесах!

— А теперь подпевайте, — улыбнулась она и по правде заставила зрителей, даже Роджера, петь:

С мятной дыней в шальных небеса-ахСвет мечты у вас в сердце погас,Тортом в морду у всех на глаза-ах —Представленье начнется сейчас!Томми в сугробе сегодня заснул,А в небе раздолье мышам:Мы луну не сдадим, выше полдня взлетим,

В целлофановом доме шурша…Целлофановый дом в облаках,В кулаке же — красивый лимон,Ваша мама — толстуха мортира,А ваш папа — унылый пижон…

(Шепотом, стаккато):

Ди-рек-тор со-сет кукуруз-ную трубку,Бан-кир ест же-ну на обед,

Весь мир обалдел, оркестр взопрел,Карман подставляйте — вот вам камуфлет —Карман подставляйте — вот вам каму-флет:Никого нет у вас за спиной!А на лестнице свет тихо гаснет,Бал окончен, и время домой…Пальмы шепчутся где-то на пляже

И спасатель пустился вздыхать,Лучшей Пары Детей голоса все слышней —Дети учатся умирать…

Кресло Пенелопиного отца в углу, у стола с лампой, пустует. Смотрит на Пенелопу. С удивительной ясностью она различает вязаную салфетку на спинке, много узелков — серых, бежевых, черных и коричневых. В узоре — или же перед ним — что-то колышется: поначалу всего-навсего рефракция, будто нечто прямо перед креслом источает тепло.

— Нет, — вслух шепчет она. — Не хочу. Ты не он. Я не знаю, кто ты, но ты не папа. Уходи.

Подлокотники и ножки безмолвны и недвижны. Пенелопа смотрит в кресло.

Я просто хочу к тебе в гости.

— Ты хочешь меня одержать.

Демонические одержимости в этом доме не новость. Это что, правда Кит, ее папа? которого забрали, когда ей было вполовину меньше лет, и вернули теперь не человеком, которого она знала, а лишь оболочкой, и мягкая мясистая личинка души, что улыбается, и любит, и чует свою смертность, сгнила или вся погрызена игольчатыми пастями смерти-от-правительства — процесс, посредством коего живые души поневоле оборачиваются демонами, главной последовательности западной магии известными как Клиппот, Оболочки Мертвых… И нередко то же самое текущий промысел делает с приличными мужчинами и женщинами вовсе даже по эту сторону могилы. Ни в том процессе, ни в другом нет никакого достоинства — и милосердия никакого нет. Мам и пап настраивают умирать нарочно, определенными способами: заводить себе рак или инфаркт, попадать в аварии, уходить сражаться на Войну — и оставлять детей в лесу одних. Вам непременно скажут, что пап ваших «забрали», но папы просто уходят — в том и дело. И друг друга покрывают, вот и все. Может, и лучше такое присутствие — вытирает комнату насухо, как стекло, ныряет в старое кресло, выныривает, — чем папа, который еще не умер, человек, которого любишь, и надо смотреть, как это с ним происходит…

В кухне вода в чайнике трясется, скрипит до кипения, а снаружи дует ветер. Где-то, на другой улице, скользит и падает шифер с крыши. Роджер взял холодные руки Джессики, греет на груди, чувствует их, ледяные, сквозь свитер и рубашку — они сложились, прижались. А Джессика не приближается, дрожит. Он хочет согреть ее всю, не только нелепые конечности, хочет вопреки здравой надежде. Сердце его сотрясается, точно кипящий чайник.