— Вот это — остров Узедом, — нежно поясняет фон Гёлль. — С одной стороны граничит с Балтийским морем. Кроме того, его ограничивают две реки. Названия их — Свине и Пене. Мы только что были на реке Свине. Мы были в Свинемюнде. Название «Свинемюнде» означает «устье реки Свине».
— Ладно, ладно.
—
— Погодите-ка, это, значит, будет называться… постойте… Пенемюнде, правильно?
— Очень хорошо.
— И? — Повисает пауза. — О. О, то
Нэрриш, как выясняется, раньше там работал. Склонен отчасти кручиниться при мысли, что сейчас Пенемюнде оккупировали русские.
— Там размещалось производство жидкого кислорода, на которое я и сам глаз положил, — Шпрингер тоже не очень доволен, — я хотел основать сеть — мы еще только подбираемся к тому, что в Фолькенроде, в прежнем «Институте Геринга».
— Под Нордхаузеном тоже куча этих ЖК-генераторов, — это Ленитроп старается принести пользу.
— Спасибо. Но там тоже русские, как вы помните. В том-то и загвоздка — если бы все это не было так противно Природе, я бы сказал, что они не ведают, чего хотят. Дороги на Восток днем и ночью запружены русскими грузовиками, набитыми матчастью. Трофеи всевозможны. Но пока никакой ясной схемы, кроме как свинчивай-и-пакуй-домой.
— Черти червивые, — Ленитроп давит умняка, — вы как думаете, они уже нашли этот
— А, это мило, — сияет Скакун.
— Он из ОСС, — стонет Нэрриш, — говорю вам, его надо чпокнуть.
— «S-Ger"at» нынче по
— He-а. Но в Нордхаузене я слыхал, что он у вас уже есть.
— Неверно.
— Герхардт…
— Он
— Блядь. Опять этот? Он отреагирует, будьте надежны.
— Вот мы и едем в Пенемюнде это выяснить.
— Ох батюшки. — Ленитроп рассказывает об их стычке в Потсдаме, и что Лиха считала, будто Чичерина Ракетное железо волнует гораздо меньше, нежели плетение комплота против этого оберега Энциана. Если спекулянтам и интересно, виду они не подают.
Беседа смещается на эдакую вялую конспективную похвальбу знакомствами, в которой так любила на исходе дня плавать Ленитропова мама Наллина: Хелен Трент, Стелла Даллас, закулисная жена Мэри Нобль…
— Чичерин — непростой человек. Он как будто… считает Энциана… другой
НЭРРИШ: Вы считаете, может быть… какая-то
ФОН ГЁЛЛЬ
НЭРРИШ: Вы имеете в виду…
ФОН ГЁЛЛЬ: Да… Киргизский Свет. Знаете, а смешно — он никогда не
НЭРРИШ: Никто из
ФОН ГЁЛЛЬ: Малютка Лиха Леттем. Которая думает, что она ведьма.
НЭРРИШ: Но вы и впрямь полагаете, будто она намерена осуществить этот… этот свой план, найти Чичерина?
ФОН ГЁЛЛЬ: Я полагаю… намерены…
НЭРРИШ: Но, Герхардт, она же
ФОН ГЁЛЛЬ: А он за ней не ухаживал, правда?
НЭРРИШ: Не может быть, что вы намекаете на…
— Слушайте, — лепечет Ленитроп, — что вообще за чертовню вы
— Паранойя, — укоризненно рявкает Шпрингер (как рявкает публика, если ее оторвать от любимой игры). — Вам не понять.
— Прошу прощенья, мне надо сблевнуть, — классика красного словца среди двоечников из школ шарма, вроде нашего Любезного Ленитропа, и на суше — довольно передовая метода, но только не тут, где Балтика исключает всякую невозможность морской болезни. Шимпы занимаются своим блёвом, сгрудившись под брезентом. Ленитроп вливается в горстку жалких музыкантов и хористок у лееров. Его обучают тонкостям: как не травить против ветра и соразмерять выбросы с тем, когда судно качнет бортом к морю, — фрау Гнабх изъявила надежду, что корабль ей никто не заблюет, с той остекленелой улыбочкой, что возникает у доктора Мабузе, особенно в удачный денек. Фрау теперь слышно из рубки — она ревет свою матросскую песню. —