Радуга тяготения

…не, он на тех выходных приезжал в Люнебург, друган мой видел, точно говорю, это он…

…похудел очень и везде таскает с собой здоровенных телохранителей. Дюжину, не меньше. Азиаты в основном…

…еще и с Иудой Искариотом в комплекте, ага. Вот уж не поверю. Дюжину? Где найти столько народу, чтоб им еще и доверять? Раз он, к тому же, на краю…

— На каком краю? — Они едут в кузове грохочущей 2 1/2 -тонки по перекатам очень зеленых лугов… позади собирается гроза, беззвучный фиолет, прошитый желтым. Лиха пила вино с этими болезными томми, подрывниками, они весь день каналы расчищали. Воняют креозотом, болотной тиной, динамитным аммиаком.

— Ну, ты

-то знаешь, чем он занимается.

— Ракетами?

— Не хотел бы я оказаться на его месте — я вот к чему.

На гребне холма военные геодезисты восстанавливают дорогу. Один силуэт наклоняется, глядит в теодолит, другой держит отвес. Поодаль от техника стоит другой сапер — вертит головой, руки в стороны, глядит вдоль одной, вдоль другой, затем руки смыкаются… если закрыть глаза, а руки научатся двигаться сами, пальцы их переместятся и состыкуются так, что выйдет идеальный прямой угол… Лиха наблюдает крошечное действо: оно благочестиво, красиво, и она

чувствует крест,нарисованный этим человеком в его круге зримой земли… неосознанно мандала… знак Лихе. Указывает ей путь. Вечером она видит орла, что летит над болотами в ту же сторону. Золотая тьма, почти ночь. Тут одиноко, Пан совсем близко. Лиха не раз бывала на шабашах — думает, что справится. Но что такое дьявольский синий укус в жопу в сравнении с визгом-наружу, в каменное эхо, где нет добра и зла нет, в световые пространства, куда отнесет ее Пан? Это так по-настоящему — готова ли она? Всплыла луна. Лиха сидит там, где видела орла, ждет, ждет, когда нечто придет, заберет ее. А ты ждал этого?не зная, придет оно снаружи или изнутри? Истощив наконец бесплодные догадки… то и дело вновь прочищая мозг, дабы к Посещению был как слеза… да это ж вроде тут поблизости? вспомни, разве не удирал ты из лагеря, чтоб минутку побыть наедине с Тем, Что ворочается, чувствовал ты, по всей земле… то было равноденствие… зеленые равновеликие ночи весны… разверзаются каньоны, дымятся фумаролы на дне, тропическая жизнь исходит паром, точно овощи в горшке, буйная, дурманная, накрывает клобуком аромата… вот-вот родится сей несчастный калека, изуродованная обреченная тварь — человеческое сознание. Узри Мир накануне людей. Так бесчеловечно вышвырнут заживо в непрерывный поток, что людям ни за что не разглядеть его как есть. Они приспособлены взирать лишь на труп его в бездвижных стратах, сопревший в нефть или уголь. При жизни он был опасен: Титаны, взлет жизни столь зычной и безумной, такой зеленой короны, объявшей тело Земли, что необходимо

было послать некоего вредителя, дабы жизнь эта не разнесла Творение в пух и прах. И послали нас, увечных хранителей, дабы мы плодились и владычествовали. Вредителей Господних. Нас. Контрреволюционеров. Миссия наша — нести смерть.Ах, как мы убиваем, как умираем мы, уникальные меж прочих Творений. Над этим нам пришлось потрудиться — исторически и лично.

С нуля до нынешнего состояния строить эту реакцию, что подавляет зеленое восстание, силой почти не уступая жизни. Но лишь почти не уступая.

Лишь почти — с учетом коэффициента дезертирства. Что ни день, кто-нибудь переходит к Титанам, в их противоборствующее Субтворение (как может плоть так кувыркаться, так струиться и не лишиться ни грана красоты своей?), в отдохновения воспетой народом Смерти (пустые каменные чертоги), прочь, насквозь и вниз, под сеть, вниз, вниз — к восстанию.

Меж твердых граней эха ворочаются во глубине Титаны. Они — все те силы, коих нам не положено узреть, боги ветра, боги горных вершин, боги заката, мы выучились не приближаться к ним, дабы не вглядываться, однако немало средь нас таких, что смотрят, оставляют Их электрические голоса за спиною в сумерках на окраине города и шагают под навечно разошедшийся покров ночного нашего пути, пока Вдруг Пан — не вскакивает — лик его прекрасен невыносимо, прекрасный Змей, чьи кольца радужными ремнями стянули небо — рассекают до прочного костяка испуга…