Райотдел

— Ну не можем мы его взять! Я уж своих людей там ориентировал. Он как блуждающая мина: никак не угадаешь, где в следующий раз появится. Коренной же тамошний житель, у него уйма связей, о которых мы и не знаем. У отдела всех сил-то в поселке — наш инспектор да участковый, а они ведь не могут же одним Балиным заниматься. Что ты, такая криминогенная зона! Пьянь, грабежи, проституция, поножовщина. Одних судимых столько… Так что вот, Мишенька. Имей в виду.

— Ну и что мне теперь — самому на него засады устраивать? Он же в розыске у вас, вы и ищите.

— Кому прикажешь? Эмке Сибирцевой? Постыдись, она же женщина, притом с неупорядоченной личной жизнью. Прекрасно знаешь — ни на что, кроме как бумажки перебирать, она не способна. Сам действуй! Я вот сейчас справочку напишу: мол, проведена беседа со следователем, то, се… Чтобы, в случае чего, не одному отвечать. Что тут еще можно сделать!

— Неужели подколет? Болтает, наверно — они ведь горазды…

— Успокаиваешь себя. Тоже дело! А по мне — лучше бы уж подколол! Чтобы спохватились да таких, как ты, за задницу как следует взяли. Какого хрена ты отпустил его, не арестовал? Не знал разве, что женобои и истязатели народ опасный, коварный?

— Знаешь, он мне вполне нормальным мужиком тогда показался. Соображает здраво, шофер, как и я был…

— Шофер… Вот и выходит, что тебя еще жареный петух не клевал. Как клюнет — тогда взвоешь… Попадись этот Балин твоим друзьям — Хозяшеву или Фаткуллину — давно бы на нарах кукарекал, баланду хлебал.

— Но это ведь тоже не выход, согласись: в тюрьму да в тюрьму! Некоторые оттуда совсем нелюди выходят.

— Тебе-то какое до того дело? Защитник нашелся, тоже… Вот и припухнешь теперь. И я вместе с тобой.

С тяжелым сердцем, волоча ноги, Носов поплелся к себе. Два человека встали с расставленных у дверей стульев: Клопихин и пожилой мужчина с темным, грубым, в складках, лицом. Кто это? А, Господи, старый урка Ваня Клюшников. Бывший вор в законе. Кличка Гапон. Вызван повесткой по делу о поджоге. Надо идти с ним в тюрьму, проводить очную ставку с его давним корешком Степой Уросом, Чичковым.

— Сейчас, погоди, — сказал ему Михаил. — Сейчас пойдем. Паспорт взял? Ну, жди. Я моментом.

— Со мной-то как? — тоскливо спросил инженер.

Вопрос… Если начать сейчас с ним возиться — это не меньше, чем на час. А времени уже двенадцатый. Урос еще просил привезти из мастерской заказанный им до ареста протез — он потерял руку на поселении в Тюменской области: шел пьяный, упал и уснул на морозе. Сколько займет времени сама очная ставка! К пяти надо в КПЗ, арест Оглезнева. Никак, никак не успеть.

— Вот что, Клопихин: вы теперь идите на работу. И работайте, как обычно, пока я сам вас не вызову. Не вздумайте никуда уезжать! Тихо сидите, а то натворили дел…

— Да я-то что! Я пожалуйста! — потерпевший прижал к груди ладони. — Только вот если начальство…

— Если у начальства возникнут какие-либо связанные с вашей личностью вопросы — пускай звонит мне. Запишите телефон… Как уж вы там сами станете объясняться — ваше дело…

— Но вы мне хоть какую-то справку выдайте, а то я ведь для них давно в командировке числюсь!

Носов написал: «Такой-то был задержан с такого-то по такое-то в связи с расследованием совершенного в отношении него преступления», протянул листок:

— Зайдите в канцелярию, поставьте печать. Будьте здоровы.

С этим разделался. Будем считать, что материалов для ареста Оглезнева хватает. В конце концов, преступление очевидное, свидетели хоть худенько, но допрошены. По таким делам Ваня не больно глядит в бумаги: рявкнет, шмякнет печать — готово! Постановление о принятии дела к производству… на арест… нормальный ход! За два месяца следствия все помаленьку утрясется. Если хватит сегодня времени, можно предъявить Оглезневу обвинение. Захватить бланк…

— Идем, Клюшников.

4

В КПЗ он занял свободный кабинет, вызвал Оглезнева. Тот вошел — руки за спиной; встал у порога.

— Здравствуй, Оглезнев. Я твой следователь. Вот, читай, в чем ты обвиняешься.

Витька долго вчитывался в постановление, морща лоб.

— Сто сорок пятая, часть первая… Это какой мне будет срок, гражданин следователь?

— На первый раз, думаю, детский, год-полтора. Если не станешь темнить, отпираться и так далее.

— Что мне темнить…

— Вот, правильно. Преступление очевидное, народ видел… Признаешь полностью?

— Конечно.

— Так и пишем. Еще раз молодец. Ну, рассказывай теперь.

— Что рассказывать… Вы Маришку видели?

— Да, приходила… Что, о ребенке вспомнил?

Оглезнев глухо замычал.

— Задним-то умом все вы крепки. А баба кукуй теперь одна с четырьмя ребятами. У, т-так и врезал бы тебе!..