Райские птички

Свет был резким, жестоким и правдивым. В свете были видны шрамы, разбросанные по всей моей коже, в основном благодаря любезности бывшего мужа.

Россыпь шрамиков на предплечье сморщенные, слегка розовые и идеально круглые. Он обычно тушил здесь свои сигары.

Зазубренная линия тянулась от верхней части колена до середины голени — я порезалась о камень, когда он толкнул меня на нашем заднем дворе. Нужно было наложить швы. Конечно, этого мне не позволили.

И многое другое. Никаких таблеток от боли.

Потому что когда человеку больно, по-настоящему больно, наступает момент, когда все это перестает быть болезненным. И это перестало для меня иметь значение.

Мои пальцы коснулись кожи на животе, низко, как раз перед тем местом, где бедренная кость выступала под острым углом.

Шрам был маленький. Теперь крошечный. Странно, потому что я ничего не сделала, чтобы уменьшить его. Это был единственный из шрамов, который я хотела сохранить. Мне нужно было, чтобы он остался и напоминал о крошечном существе, которое вытащили оттуда.

Мои пальцы прошлись по приподнятой коже. Как может что-то настолько маленькое быть самым большим в моей жизни?

Я провела рукой вверх, к животу, теперь плоскому. Кожа как-то натянута и свободна от растяжек, на которые жаловались женщины во всем мире. Как я желала их! Молилась. Хотела доказательства того, что моя дочь выросла там. Жила там. Я хотела знать, что внутри меня было такое важное существо, до тех пор, как ее похитили.

Но теперь она была просто призраком. Только я ее помнила.

Мои глаза и руки поднялись к груди. Очень маленькие из-за недоедания. Немного отвисшие из-за возраста и, скорее всего, недостатка физических упражнений. Острые края видимых ребер врезались в мягкую кожу, придавая им почти гротескный вид. Мне нравилась их отвратительность. Потому что именно такой я и была.

Мой взгляд поднялся к лицу. К моему неудовольствию, оно не было отвратительным. На самом деле ничего особенного. Забываемое лицо. Простое. Еще один призрак.

Бледное лицо и без единой морщинки. Не благодаря дорогостоящему уходу за кожей, а потому что я никогда не была на солнце.

Мои губы были ярко-красными на белом фоне кожи. Пухлые, но не как у сексуальной мегеры. Это было комично, потому что они совсем не подходили моему мышиному лицу.

Мои угловатые скулы были слишком острыми и высокими, чтобы их можно было назвать «как у модели». Карие глаза так близко подходили к цвету зрачков, что казались почти черными. Лоб был немного слишком высок, и из-за этого мои черты казались сморщенными до середины лица.

Волосы у меня были того же мутного цвета, что и глаза. Я их не красила. Ну, теперь уже нет. Они были как шрамы, еще одно напоминание о моей прошлой жизни. Кристофер заставлял их красить. Он не спрашивал, он говорил. Словами, а не кулаками, ножом или членом. Я была так благодарна, что с радостью пошла к дорогому стервозному парикмахеру, которого он позвал.

Я была уверена, что он ее трахает. В основном потому, что она была красива. Кристоферу нравились красивые женщины – все еще оставалось загадкой, почему он женился на мне, – и он любил их трахать. Еще он любил заставлять меня смотреть на это. Смотреть, как он грубо их трахает. Но девушкам это нравилось, они кричали от удовольствия. Он насмехался надо мной. Потому что, как только они уходили с горстью наличных и раскрасневшимся лицом, он трахал меня.

Насиловал.

Грубо.

Не так, как хотелось бы любой женщине.

И я не кричала. В самом начале да, но это никогда не доставляло удовольствия.

Мне не позволяли уходить, как тем женщинам. Большую часть времени я даже не могла выйти из комнаты самостоятельно.

Он никогда не трахал стервозную парикмахершу передо мной, но я была почти уверена, что он это делал. Из-за того, как она дергала меня за волосы с ненужной жестокостью, как она насмехалась надо мной, и один раз ее резкий щелчок мне по голове. Хотя волосы она укладывала красиво, но я уверена, она этого не хотела.

Когда она заканчивала, все выглядело прекрасно. Блестящие, здоровые, легкие волосы, как будто кто-то расколол мою голову, и мед полился, равномерно покрывая их.

Я ненавидела это, потому что это было прекрасно.

Потому что кто-то – мой муж – раскроил мне голову. Справа был шрам, и это не было красиво. Это было уродливо, неправильно и ужасно, но, по крайней мере, это было реально.

Мои волосы едва отросли на дюйм с тех пор, как меня забрали из дома. Я была удивлена, что они вообще не выпали, что мое тело не сдалось после всего ужаса, через который я прошла.

Самое смешное в этом теле было то, что оно продолжало жить, продолжало восстанавливаться, даже после немыслимых ужасов.

Душа – это уже совсем другая история.

Я зажмурилась, как будто могла стереть себя в темноте. Но когда я открыла глаза, я все еще стояла там. Выбора не было. Шлепки моих босых ног по кафелю эхом отдавались в комнате, когда я голая вошла в гардеробную.

Моя рука потянулась к месту, отведенному для толстых джемперов. Я коснулась ткани, которая была грубой и мягкой одновременно.