Райский сад

Еще до того, как Виктория начала работать в университете, она имела обыкновение устраивать для них раз в неделю небольшие party[4]

; в те времена она угощала их горячим шоколадом с пирожными, потом — мартини с маслинами, и можно было, если захочешь, привести с собой своего друга. Кому-то это могло показаться несколько преувеличенной любезностью, но все в конце концов тушевались пред само собой разумеющимся восприятием жизни Викторией; ее не стоило критиковать, ее поступки можно было лишь принимать или нет. Когда молодые люди приходили в гости к Виктории, они держали пари: с чем она не справилась на сей раз; это становилось своего рода игрой. Быть может, она не вытащила пробку из мартини, или же пробка провалилась в бутылку, в квартире погас свет, и никак не исправить повреждение, окно не закрыть, какой-то важный документ завалился за книжную полку и так далее… С известной нежностью приводили они все в порядок, а потом смеясь говорили: «Милая старушка Виктория». Элисабет, возможно, не принадлежала к числу лучших ее учеников, но была прелестна, просто очень прелестна.

Комнату на верхнем этаже в доме Хильды, предназначенную для Виктории, Элисабет привела в порядок. Халат положен на кровать, букет камнеломки, пепельница — на столе. А самое большое внимание со стороны Элисабет — книга Стенли Гарднера[5]

— милое дитя не забыло, что Виктория питает слабость к детективам.

Окошко здесь было таким же маленьким, но зато сверху видны были длинные кривые террасы, что, поднимаясь все выше и выше, окаймляли горный склон белыми и розовыми рядами цветущих миндальных деревьев. Элисабет рассказывала о террасах, удерживавших землю от обвалов и строившихся столетиями, она говорила, что в нынешние времена не много найдется таких людей, какие умеют строить стены на старинный манер, без строительного раствора, но как бы обрамляя каждый камень тончайшей деревянной инкрустацией. Виктория как раз чрезвычайно интересовалась стенами; однажды за городом она пыталась исправить каменный причал у берега, но если уж у тебя нет практической сноровки, то ее у тебя, к сожалению, и не будет.

Еще одна маленькая лесенка вела вверх, на террасу на крыше. И оттуда внезапно открывались просторы невероятной красоты. Перед Викторией с безумной величавостью простирались горные цепи, а внизу, в глубокой чаше долины, сама Виктория была меньше блохи. Пейзаж казался трагическим, торжественным и абсолютно замкнутым. Какое влияние оказывал он на людей? От него веяло совершеннейшим одиночеством. Виктория молча стояла и прислушивалась, а потом вдруг заметила, что тишина была не абсолютной: то время от времени — собачий лай, то внизу на проселочной дороге у городка — автомобиль, а очень-очень далеко — звон церковных колоколов. «Все познается в сравнении, — думала она, — ведь и море становится более просторным, если видишь несколько островов, прерывающих линию горизонта… Необходимы контрасты. А теперь, теперь я думаю, что этот трудный день оказался довольно длинным для меня. Я не стану распаковывать вещи и не стану готовить еду. Пойду лягу».

Сон Виктории преисполнен мирным покоем и таинственными картинами. Перед восходом солнца запели петухи, в селении, должно быть, было множество петухов. Настало утро. В комнате стало ужасно холодно, особенно остыл каменный пол. Виктория надела на себя все шерстяные вещи, какие только у нее были, и спустилась вниз по лестнице, открыла окошко обрамленное ярко-зеленой листвой, усеянной апельсинами и высунулась наружу; она держала в руке апельсин, но не могла заставить себя сорвать его, каким-то образом это было бы не в ее стиле. Пожалуй, лучше выпить чашку чаю.

Слава Богу, горелка зажглась, газовый баллон еще не кончился. Был в кухне еще другой аппарат, который, возможно, имел отношение к теплой воде. Виктория осторожно нажала на кнопку, и аппарат, обеспокоенно шипя, зашумел, так что она снова выключила его и вскипятила чай на конфорке. Холодильник был полон мелких аккуратных полиэтиленовых пакетов, она открыла один из них, но поняла, что в нем промороженная каракатица, и снова быстро закрыла пакет. Баночка с джемом показалась ей такой, какой ей и должно быть. Возможно, именно эта добропорядочная баночка омрачила мысли Виктории: «Вторгаться в жизнь другого человека, в холодильник Элисабет, в ее постель, в ее исполненный страха отъезд… Я эгоистична. Что мне известно об Элисабет? В умывальной комнате — безопасная бритва, может, ему пришлось куда-то переехать из-за меня?»