Райский сад

Он помнил, как слон утратил свою величавость, когда потух его взгляд, и как вздулась, несмотря на вечернюю прохладу, туша, когда они с отцом вернулись к нему с рюкзаками. Это был уже не слон, а лишь серая, морщинистая, разбухшая туша с огромными, в коричневых крапинках, желтыми бивнями, из-за которых его убили. На бивнях запеклась кровь, и Дэвид сковырнул ногтем большого пальца несколько засохших, похожих на застывшие кусочки сургуча капель и положил их в карман рубашки. Это все, что осталось у него на память о слоне, если не считать проснувшегося понимания одиночества.

Вечером у костра, после того как разделали тушу, отец попытался заговорить с ним.

— Он был убийцей, Дэвид, — сказал он. — Джума говорит, никто не знает, сколько людей он погубил.

— Но ведь они все пытались убить его, так?

— Еще бы! — сказал отец. — Такие бивни.

— Тогда как можно назвать его убийцей?

— Ну, как хочешь, — сказал отец. — Жаль, что ты так переживаешь из-за него.

— Жаль, что он не убил Джуму, — сказал Дэвид.

— Ну, это уж слишком, — сказал отец. — Джума — твой друг.

— Уже нет.

— Хотя бы ему не говори.

— Он знает, — сказал Дэвид.

— По-моему, ты несправедлив к нему, — сказал отец, и больше они об этом не говорили.

Позже, когда они благополучно добрались с бивнями до деревни и поставили их, соединив верхние концы, у стены слепленной из веток и глины хижины, и бивни были настолько высокие и толстые, что, даже потрогав их, никто не верил, что такие бывают, и никто, в том числе и его отец, не мог дотянуться до верхней точки в изгибе бивней, когда Джума, и отец, и он сам, и принесшие бивни, подвыпившие и продолжавшие праздновать мужчины стали героями, а Кибо — собакой героя, отец сказал:

— Хочешь помириться, Дэви?

— Ладно, — согласился он, потому что уже решил, что больше он отцу никогда ничего не расскажет.

— Я очень рад, — сказал отец. — Так намного проще и лучше.

Потом их посадили в тени большой смоковницы на предназначенные для старейшин стулья, а бивни по-прежнему стояли у стены хижины, и они пили местное пиво из тыквенных плошек, которое подавали молоденькая девушка и ее младший брат, превратившиеся из надоедливых приставал в слуг героев, и сидели они здесь же, на земле, рядом с отважной собакой героя, а сам герой держал в руках старого петушка, только что повышенного в звании до любимого бойцового петуха героев. Пока они сидели и пили пиво, кто-то ударил в большой барабан и начался нгома 40.

Он вышел из комнаты, чувствуя себя счастливым, голодным и гордым. Марита ждала его на террасе, греясь под ярким солнцем раннего осеннего утра, о наступлении которого он и не подозревал. Утро было прекрасное, тихое и прохладное. Море внизу было зеркально-гладким, и по ту сторону залива белым изгибом вытянулся город Канны, за которым темнели горы.

— Я очень люблю тебя, — сказал он смуглой девушке, когда она поднялась ему навстречу. Он обнял ее и поцеловал, и она спросила:

— Ты закончил рассказ?

— Конечно, — сказал он. — Почему бы нет?

— Я люблю тебя и страшно горжусь тобой, — сказала она. Обнявшись, они прошли по террасе, глядя на море.

— Как ты? — спросил он.

— Мне очень хорошо, и я счастлива, — сказала Марита. — Ты действительно любишь меня или это просто утро такое хорошее?

— Должно быть, утро, — сказал Дэвид и поцеловал ее еще раз.

— Можно прочесть рассказ?

— Не стоит портить такой день.

— Разреши я прочту, чтобы чувствовать то же, что и ты, а не просто радоваться за тебя, точно я — твоя собачонка.

Он дал ей ключи, и она принесла тетради и прочла рассказ в баре. Дэвид, сидя рядом, перечитывал его вместе с ней. Он понимал, что это плохо и глупо. Раньше он никогда не поступал так, это было против его правил. Но он забыл об этом, как только обнял Мариту и увидел строчки на разлинованной бумаге. Он не мог удержаться, чтобы не прочесть рассказ вместе с ней и не поделиться тем, чем, как ему прежде казалось, нельзя и не следует делиться.

Закончив читать, Марита обняла Дэвида и так крепко поцеловала его, что он почувствовал кровь на губе. Он посмотрел на нее, рассеянно слизнул кровь и улыбнулся.

— Прости, Дэвид, — сказала она. — Пожалуйста, прости. Я так счастлива и так горжусь тобой.

— Тебе понравилось? — спросил Дэвид. — Ты почувствовала аромат шамба, и как пахнет чистотой в хижине, как стерты до блеска стулья старейшин? Знаешь, в хижине очень чисто, земляной пол постоянно подметают.

— Конечно. Ты писал об этом в другом рассказе. Я даже вижу, как держал голову Кибо, твой героический пес. Ты мне тоже понравился. Скажи, у тебя в кармане остались следы крови?

— Да, комочки размякли от пота.

— Пойдем в город и отметим этот день, — сказала Марита. — Сегодня нам все позволено.

Дэвид зашел в бар, налил виски с содовой и взял стакан к себе в комнату, где отпил половину виски и принял холодный душ. Потом он надел брюки, рубашку и alpargatas 41, чтобы ехать в город. Рассказ ему нравился, но еще больше нравилась Марита. И хотя теперь его восприятие снова обострилось, ни рассказ, ни Марита не казались от этого хуже, ясность мысли вернулась без обычной печали.