Райский уголок. По велению сердца

Так и не одолев первого абзаца, она перевернула страницу. С рекламного рисунка ей улыбалась девушка, застенчиво глядящая через плечо. «Самые чудесные волосы. Ее секрет в “Амами”!» Кто она, эта девушка, улыбка которой полна снисходительной уверенности? Знает ли она, каково это — испытывать страх, от которого все внутри замирает и ноет, словно от боли? Была ли она реально существующим человеком, эта хорошенькая девушка из журнала?

За окнами сверкнули огни станции.

Поезд замедлил ход и остановился. Зашипели, раздвигаясь, двери. Рейчел медленно поднялась, бросила сигарету, аккуратно примяв ее ногой, обутой в дорогую туфельку, взяла сумочку, перчатки, журнал и ступила на платформу. Эскалатор неумолимо понес ее наверх.

Небо затянуло облаками. Мрачный полдень готов был в любую минуту разразиться дождем. Мимо нее торопливо проходили люди, прикрывая лица от встречного ветра. Стараясь ни о чем не думать, Рейчел быстро пересекла улицу, миновала торговца газетами, шумно выкрикивающего броские заголовки о трагических самоубийствах на Уолл-стрит. Завернув за угол, она перешла на другую сторону узкой улицы, спустилась по еще более узкому переулку, который упирался в неопрятный тупик с высокими обшарпанными домами, тесно прижавшимися друг к другу словно стайка нищих с усталыми невыразительными лицами, старающихся согреться. Тут она в нерешительности остановилась. Полчаса… Через полчаса все будет позади. Она будет на пути домой, и больше никогда сюда не вернется.

Она бросила журнал, который все еще держала в руках, в ближайшую урну, быстро подошла к двери дома № 11 и позвонила в колокольчик.

Ее встретил тот же человек, в первую встречу представившийся Гарднером — маленький, аккуратный, суетливо-педантичный. У него были редеющие волосы и очень красные губы, а голос высокий и бодрый.

— Вверх по лестнице, дорогая. В комнату направо. Раздевайтесь. Я поднимусь через минуту.

Рейчел молча прошла мимо него. Поднимаясь по лестнице, она почувствовала в ногах судороги; от нервного напряжения каждый мускул ее тела пронизывала ноющая боль.

В небольшой комнате было жарко и душно; керосиновый обогреватель извергал тошнотворный запах в уже и без того мало пригодный для дыхания воздух. Из мебели — лишь своеобразное ложе, нечто среднее между кроватью и креслом, и стол, на котором стоял тазик, лежала пара резиновых перчаток и длинная, изогнутая в виде крючка игла. На внутренней стороне двери висела короткая ночная рубашка, много раз стиранная и уже поблекшая. Стиснув зубы, чтобы они не стучали от дрожи, ставшей теперь почти неудержимой, Рейчел разделась, взгромоздив аккуратно свернутую одежду на стол, поскольку в комнате не было другого места, куда она могла бы ее положить. Одев сорочку, она присела на жесткую кровать. Сквозь тонкую ткань ощущалась гладкая и холодная, как лягушачья кожа, резиновая подстилка. Рейчел откинулась на спину. Подушка оказалась плоской и комковатой. Электрическая лампочка без абажура светила ей прямо в глаза, гибкий шнур, тянувшийся от нее, петлей свисал с потолка. Похоже на ад, подумалось ей.

Она услышала шаги на лестнице, и села, свесив ноги на пол и ссутулив плечи. Резким движением открыв дверь, в комнату вошел Гарднер. В руках у него был старый чайник, из носика которого поднимался пар.

— Готова, дорогая? Вот и хорошо. — Он поставил чайник на стол и огляделся вокруг, будто искал что-то. — Только одна небольшая деталь, дорогая…

— Что такое? — Рейчел едва шевелила одеревеневшими губами.

— Маленькая деталь… Гм! — Он деликатно откашлялся: — Мы ведь условились о плате?

— О да, разумеется. — Рейчел сползла с кровати, порылась в сумочке и почти швырнула ему пачку банкнот. — Вот, получите.

Он стоя пересчитал деньги.

В тишине шипел и потрескивал керосиновый обогреватель. Рейчел чувствовала, что задыхается.

— Все правильно. — Он старательно уложил деньги в карман и плеснул в тазик горячую воду. — Ложись, дорогая, и раздвинь ноги, вот так. О дорогая, ты должна расслабиться. Все будет значительно труднее, если ты этого не сделаешь — ну, дорогая, давай… давай…

Это было похоже на насилие, и даже хуже того. Каждый мускул, каждая клеточка ее тела восставали против грубого прикосновения его холодных рук, ощупывающих что-то внутри, против зверского вторжения в нежнейшую из тканей ее организма.

Он был нетерпелив.

— О, дорогая, ну, давай… если ты будешь сопротивляться, тебе будет только хуже. Я же сказал — расслабься.

Она плакала, плакала неудержимо, стиснув зубы и подавляя крик, застрявший в горле. Она умирала. Умирала от боли и ужаса. Наконец она глубоко вздохнула и пронзительно вскрикнула.

— Ну, вот. — Он выпрямился. Его перчатки были окровавлены. — Теперь все позади. Помойся и оденься, дорогая. У тебя мало времени. — Он взял полотенце и бросил ей. — Увидимся внизу, когда ты будешь готова. Но, как я уже сказал, одевайся как можно быстрее. Мы ведь не хотим, чтобы что-то случилось, прежде чем ты доберешься до дома, не так ли?