Ракалия

Мы сидели на веранде всей компанией после хорошего, сытного ужина и тянули обычный свой вечерний чай под бесконечные разговоры о всяком. Даже Левичев устал баловаться и сидел, сонно сложив голову в руки на столе.

Бал правила неутомимая Леночка, щедро рассказывавшая про наш последний поход в цирк Чинизелли. Она хоть и сидела у меня на руках, обозревая арену с вершины, но хорошо запомнила и кульбиты разноцветного клоуна Мяско, вытанцовывающего возле поющих пони, и элегантно вылупляющихся из-за плотных кулис форганга балерин с шестами, и монументальных слонов, трубящих посреди полной водяной феерии, и много такого, на что я совсем не обратил внимания.

Затем Ольга поведала об их последних приключениях с Левичевым в лесу. Довольно похоже представив надутое лицо мальчишки, она, между прочим, изобразила сценку сбора каких-то поганок вместо подосиновиков, на что проснувшийся Левичев отреагировал несвойственной ему лёгкой истерикой. И успокоился только после того, как его нарисовали защитником при внезапно выступившего из чащобы Михал Потапыча, – дескать, прогнал незваного гостя он одним свистом и палкой.

Затем испытывающие глаза изо всех сторон подступили ко мне, а я, как обычно, смутился. Неловко пряча руку в карман, нащупал плотное тело конверта и тут же, сам того не ожидая, решил им спасти положение.

– Вот-с, это я нашёл там, в мансарде. Письмо, как видите. Хотел было почитать в одиночестве, но сейчас думаю – а вдруг и вам будет любопытно. Вы как, Ольга Михайловна?

Она задумчиво кивнула, заметив только, что неловко при детях было бы читать что-то любовное. Согласившись с ней, я откупорил конверт, и пробежав по первой строке глазами, объявил – нет, не любовное.

Получив всеобщее добро, я, наконец, углубился в чтение.

«Здравствуйте, дорогая, горячо любимая маменька.

Сижу под зелёной своей лучиной в смоленском заточении, смотрю на фигуру щёлкающего клювом в клетке Евлампия и отчаянно тоскую. Тоскую, потому что никак не выбраться в Петербург, хотя и очень хочется; дел бы там переделал невпроворот. Перво-наперво, конечно, мне решить бы казус с Кукоцким, да вы и сами знаете, о чём это. Вас я уже просить не могу, поскольку грех просить излишнего. Потом нужно поторопить Ивана Игнатьича, но он, как предполагаю, весь сейчас в журнальных делах. И ещё, конечно, Басивлевс, будь он неладен…

А между тем, что действительно важно для меня нынче, так это новая повесть. Которая бесповоротно кончена, и ни единой правки сюда больше не сделаю, клянусь, чем изволите! Вот её бы и передать в руки хотя бы Августову, или снести в «Новый Парнас»: там, говорят, очень нуждаются теперь в свежем.

А то, что у меня свежее – даже не сомневайтесь. Вот я немножко распишу, приоткрою завесу в этом письме (хотя вы и сами сможете всю рукопись изучить). Эта повесть сама по себе неоднородна и состоит из некоторого десятка различных историй. А истории взяты не из реальности, я их придумал особенным фантастичным образом. Это что-то и сказочное, и не совсем, где-то былинное, но опять же – не очень. Сказка, она ведь, как вы понимаете, всего лишь слепок, оттиск с того, что происходит в жизни. И не всегда этот слепок бывает светлым, о чём мысли проскальзывают у меня в написанном. В общем, более не промолвлю ни слова, потому как не хочу портить удовольствия от чтения. Читайте, маменька, читайте и несите скорее рукопись… ну можно даже Шмелёву, будь он неладен со своими «Записками европейского наблюдателя».

Что меня огорчает, так это невозможность сопровождения написанного лично. С домом, как вы уже, наверное, догадались пока что никаких подвижек. К тому же Машенька в последнее время совсем слегла; к её основной болезни добавилась простуда, лютая, с температурой под сорок. Доктор Чеснаков ничего кроме компрессов и камфорового масла не рекомендует, говорит: слабость большая, организм сам должен бороться с острой стадией. Но я как раз этой стадии и опасаюсь; третий день уж лежит, едва заговаривая. А я ей, кстати, пробовал почитать кое-что из рукописи, вроде понравилось. Хотя, один б-г ведает, как я терпеть не могу бежать впереди паровоза, но перед Машенькой почитать можно, её вкусу я хотя бы доверяю…

В остальном дела слегка наладились. Виделся, между прочим, с Шуншаковым, и в этот раз проговорили с ним о литературе два вечера подряд. Я тут совсем отстал от столицы, дышу пылью в медвежьем углу, ничего не знаю… Так, говорят, Фёдор Михайлович некий фурор совершил новым романом, а только когда я теперь доберусь до него? Тоска, вселенская тоска хватает за сердце и не отпускает, а за окном бесконечная метель…

Но, впрочем, грустить уж надоело; надеюсь, что по весне прибуду и свидимся. Покамест отсылаю вам, что имею и жду хороших вестей, непременно пишите. Арнольду передавайте мой низкий поклон, и Наталье Андреевне тоже, а в особенности – Сашеньке (до сих помню этот его искристый взгляд из-под чёлки, ну надо же, чудо как хорош!).

С теплом и любовью, ваш сын, Марк».