Ракеты и люди

Лодка отошла от пирса рано утром, и вскоре последовала команда на погружение. Меня, конечно, все интересовало, ибо то, что творится внутри лодки при погружении и в подводном плавании, представлял себе только из литературы. Королев был на лодке уже «своим». Он сразу пошел в боевую рубку, где изучал технику управления лодкой, и смотрел в перископ. Он не забыл нас предупредить: «Будете лазать по кораблю — не разбейте голову». Несмотря на предупреждение, я не раз стукался о всякие не к месту выступающие детали механизмов и ругал проектантов за малый диаметр люков, которые отделяли отсеки друг от друга.

Все оборудование для подготовки управления пуском размещалось в специальном «ракетном» отсеке. Он был очень тесно уставлен пультами и шкафами с электроникой в морском исполнении. Перед пуском в этом отсеке должны находиться на боевых постах шесть человек. Совсем рядом располагаются «прочные» ракетные шахты. Когда лодка всплывет и откроются крышки шахт, людей от холодного моря будет отделять только металл этих шахт.

Перебираться в другие отсеки после боевой тревоги нельзя. Все проходные люки задраиваются. Боевой расчет ракетного отсека ведает всей подготовкой, а сам пуск производится из центрального поста лодки.

Через четыре часа похода, когда начало казаться, что мы в подводной тесноте всем мешаем и надоели своими вопросами, последовала команда на всплытие.

Королев, отыскав меня и Финогеева в торпедном отсеке, сказал, что сейчас мы все трое должны находиться у шахты, из которой последует подъем и пуск ракеты.

Зачем ему потребовалась демонстрация такой храбрости? Случись что с ракетой, пока она еще в шахте или даже на верхнем срезе, — нам безусловная «хана». Почему командир лодки разрешил Королеву сидеть у шахты во время пуска, я до сих пор не понимаю. Случись беда — командиру головы не сносить. Правда, впоследствии один подводник сказал: «Случись что, не с кого было бы и спросить».

По тридцатиминутной готовности по отсекам лодки прошла команда командира — «Боевая тревога» и для верности еще сигнал морского ревуна.

Я вспомнил комсомольскую молодость. В 1932 году на линкоре «Марат» в Кронштадте нам, «шефам» корабля, демонстрировали подготовку корабля к бою. Такой же ревун и та же команда «Боевая тревога».

Обмениваясь короткими фразами, мы трое неудобно сидели, прижавшись к холодному металлу шахты. Королев явно хотел «подать» себя и свою технику: смотрите, мол, как мы верим в надежность своих ракет.

В шахте скребло и громыхало при работе «рогов и копыт» на подъем. Мы напряглись в ожидании запуска двигателя. Я ожидал, что здесь рев двигателя, струя пламени от которого устремлялась в шахту, даже на нас произведет устрашающее впечатление. Однако старт прошел на удивление тихо.

Все обошлось! Люки открылись, появился радостный командир, поздравляя с удачным пуском. С места падения уже доложили. Теперь уточняют координаты. Телеметрические станции вели прием. По предварительным данным, полет прошел нормально.

Это был восьмой или девятый пуск Р-11 ФМ с этой первой ракетной подводной лодки.

После пуска напряжение у всех сразу спало. Финогеев, не впервые участвовавший в пусках с этой лодки, широко улыбаясь, спросил меня: «Ну как, отпустило?». «Да, — ответил я, — это, конечно, не из бетонного бункера пускать».

Действительно, психологическое напряжение перед таким морским пуском не может идти ни в какое сравнение с пуском наземной ракеты.

Лодка возвращалась на базу, а нас всех пригласили на подводный обед. Настроение у нас и офицеров в тесном кубрике за обедом было отличное. Королев от души хвалил селедку и макароны по-флотски. Командир пошутил, что он сам таких вкусных макарон по-флотски не помнит. Через три года, пообещал Королев, не нужно будет всплывать. Можно будет пускать ракеты из подводного положения. Давно все это было, многих тех разговоров и шуток не извлечь из памяти. Но хорошо запомнилось редкостное ощущение счастья. Да не личного, а вот такого общего, сближающего, сплачивающего совсем разных людей. Может быть, это исходило от Королева, которого я вообще не мог вообразить счастливым. Здесь, на лодке, за столом после пуска он излучал это чувство. Ни в прошлом, ни в будущем я его таким счастливым не помню.

Из Северодвинска мы отправились в Архангельск на заводском катере. Штормило, и нас троих укачало. На Королева качка не действовала, и он над нами подшучивал, предлагая выпить. Но в глотку ничего не шло. Наконец, добрались до аэропорта, где нас ждал свой самолет. Экипаж обрадовался, что мы можем отдохнуть в гостинице. Архангельск по погоде не выпускает, а Москва из-за тумана не принимает. Несмотря на справедливость запретов на вылет, Королев не успокоился. О том, чтобы ночевать в аэропорту или гулять по Архангельску (что мы, ни разу его не видевшие, были бы не прочь сделать), не могло быть и речи. Он отправился к начальнику аэропорта, пробился по ВЧ-связи к командующему военно-воздушными силами и какими-то доводами убедил его, чтобы нам дали разрешение на вылет.