Рампа и жизнь

Стараясь быть незаметными, мы, тем не менее, каждый вечер наблюдали эту, с виду детскую, но на самом деле – подлинную драму великого артиста.

Кроме этих пьес, во втором сезоне шли еще: «Братья Карамазовы» полностью, «Трактирщица», «Смерть Пазухина» и «Осенние скрипки».

Гастроли прошли в строгих границах, предсказанных опытным и мудрым Гестом.

Единственными верными и неизменными нашими клиентами были и остались те евреи – выходцы из России, о которых я уже вскользь упоминал выше. Боже мой, как эти люди любили Россию! Уже казалось бы, прошли все законные божеские и человеческие сроки, а память о ней была по-прежнему свята. Уже давно было принято американское подданство, дети говорили только по-английски, но старики оставались верными и русскому языку, и русским обычаям, и русской широте. Они оказывали нам тысячи всяческих услуг, знакомство с русскими актерами считали величайшим счастьем, и однажды Вишневский торжественно объявил нам:

– Господа! Такой-то магазин, по такому-то адресу, бесплатно чистит нам платье по самым усовершенствованным американским способам.

В эту эпоху американцы сидели на «сухом» режиме, спиртные напитки были строго запрещены и мы искренно и не без зависти удивлялись, какими способами актер А. ухитряется каждый день быть навеселе.

А. долго и ревниво хранил свою тайну, но однажды выложил все на чистоту.

Оказалось, что в одной аптеке владельцем был русский еврей. У него был спирт для выдачи по врачебным рецептам. Но когда к нему заглянул А. и рассказал свою биографию, то этот еврей пошел на риск и, с громадной ответственностью для себя, выдал большую часть своих запасов.

А. к нему зачастил и никогда не уходил с пустыми руками.

Однажды старый аптекарь не выдержал и сказал ему:

– Господин А.! Я тоже хочу выпить с вами рюмочку. Пригласите ваших товарищей ко мне, я устрою закусончик, мы повеселимся и сообща выпьем за Россию!

Сказано – сделано.

А. взял с собою несколько актеров выпивох и притащил их в аптеку.

Еврей накрыл большой стол, полный русских закусок, и предупредил, что основным блюдом будет фаршированная щука, шедевр еврейской кулинарии. Жена его надела свое лучшее шелковое платье; веселой компанией сели за соблазнительный русский стол и начали потягивать по рюмочке, напевая: тир-лим-бом-бом, тир-лим-бом-бом…

Аптекарь был искренно счастлив – своя компания, свои люди, все говорят на своем родном языке… Аптекарь вспоминал свою далекую родину, какое-то минское местечко, каких-то еврейских замечательных актеров, приезжавших туда, какую-то смешную пьеску под названием:

«Вельвель кушает компот»…

Аптекарь забыл свою Америку, упивался своей далекой русскостью, гордился ею и своей преданностью матушке-России.

– Многих людей я не могу любить, – говорил аптекарь, – но небо русское, леса, цветы, птиц, – таких птиц, «такого пения», – я люблю до слез, до сжимания сердца.

И тут встал полупьяный А., глубокомысленно уперся обеими руками на стол и вымолвил:

– Фармацевтам и евреям разговор воспрещается.

С неба грянул гром – и бедный еврей не выдержал – он пошел в другую комнату и истерически расплакался.

К нему бросились, стали утешать, говорить, что это дружеская шутка, что у актеров так уж принято вышучивать друг друга, но уже ничто не могло помочь и вечер окончился в глубокой оскорбленной печали.

– «Всякое бывало»…

* * *

По окончании гастролей Театр уехал в Европу и оттуда направился в Москву.

Расставание было грустное, каждый понимал, что это уже всерьез и навсегда.

А для меня началась новая и длинная глава жизни на чужбине…

Третий банк В. И. Немировича-Данченко

Знаменитые «капустники» Художественного Театра традиционно устраивались на первой неделе Великого Поста.

В этот вечер артисты «дурили».

К. С. Станиславский, например, исполнял что-нибудь цирковое, – с громадным бичем в руках гонял по сцене воображаемых лошадей, или показывал китайские фокусы, или еще что-то изобретал, и все это было чудом наблюдательности и театральной техники.

Качалов пел тонким голосом шансонетки, Москвин изображал французских актеров в трагедии, и все это подавалось с громадным знанием дела и с неподдельным искусством.

Немирович-Данченко всегда выступал, как дирижер оркестра. Ему давали небольшой оркестр, и он исполнял так называемые «летние» номера: «Торреадора и Андалузку» Шарпантье, вальсы Иоаганна Штрауса и всегда – обязательно всегда – попурри из «Кармен».

Около меня однажды сидел крупный музыкальный критик и говорил:

– Конечно, все это шутка, пародия, но вот что я вам скажу: в Немировиче-Данченко сидит огромный музыкальный дирижер большого оркестра. Глядите, он валяет дурака! Но как! Смотрите, как он заражает музыкантов, как он их подчиняет, как у него звучит «Кармен». У этого человека огромные музыкальные возможности. Видите, как у музыкантов блестят глаза? Это показательно, мой друг. Значит, Бог, сидящий в дирижере, доходит и до них.

И действительно, когда Немирович-Данченко поворачивался к публике, трудно было его узнать: как творчески блестели его глаза, лицо молодело и казалось, что он был загримирован.