Рана

ЗДЕСЬсловно чащи в лесу облюбована намисуть тайниковберегущих людейи жизнь уходила в себя как дорога в лесаи стало казаться ее иероглифоммне слово «здесь»и оно означает и землю и небои то что в тении то что мы видим воочиюи то чем делиться в стихах не могуи разгадка бессмертия

не выше разгадкикуста освещенного зимнею ночью —белых веток над снегомчерных теней на снегуздесь все отвечает друг другуязыком первозданно-высокимкак отвечает – всегда высоко-необязанно —жизни сверхчисловая свободная частьсмежной неуничтожаемой частисмежной и неуничтожаемой частиздесьна концах ветром сломанных ветокпритихшего сада

не ищем мы сгустков уродливых сокана скорбные фигуры похожих —обнимающих распятогов вечер несчастьяи не знаем мы слова и знакакоторые были бы выше другогоздесь мы живем и прекрасны мы здесьи здесь умолкая смущаем мы явьно если прощание с нею суровото и в этом участвует жизнь —как от себя же самойнам неслышная весть

и от нас отодвинувшисьсловно в воде отраженье кустаостанется рядом она чтоб занять после наснам отслужившиенаши места —чтобы пространства людей заменялисьтолько пространствами жизниво все времена

Двумя годами позже Айги напишет другое стихотворение, и смерть в нем не будет носить абстрактный характер, речь в нем пойдет о смерти матери. Айги признается, что плачет от жалости, но не от жалости к мертвой беспомощной матери, а «от жалкого вида ее домотканого платья». После этой строчки его взгляд снова вернется к белым бескрайним полям и сугробам. Айги обратится к образам языческих курганов, крылу демона и обозначит снежинки, летящие с неба, иероглифами бога. Путь его взгляда лежит от платка на голове мертвой матери, который мне отчего-то кажется черным и которого та не сняла, как бы этим жестом отказавшись умирать. Ведь только с непокрытой головой можно совершить переход. Путь взгляда от мертвой головы через синкретическое перечисление всех доступных магических сил к небу, откуда медленно в безветрии падают большие немые снежинки. Это путь взгляда, отмеченного утратой. И платок опадет с мертвой головы, как письмо, как весть.

СМЕРТЬНе снимая платка с головы,умирает мама,и единственный раз

я плачу от жалкого видаее домотканого платья.О, как тихи снега,словно их выровняликрылья вчерашнего демона,о, как богаты сугробы,как будто под ними —горы языческихжертвоприношений.А снежинкивсе несут и несут на землюиероглифы бога…

Сугробы, таящие внутри себя, как в беременных животах, языческие жертвоприношения, здесь свидетельствуют о том, что смерть матери имеет символическое значение. Элен Сиксу в «Школе мертвых» напишет, что в ее воображаемой школе литературного творчества первой ступенью является столкновение со смертью, необходимость первым делом найти покойника/цу. И затем признается, что первую книгу она написала на могиле отца. Свою первую книгу я тоже написала на могиле отца. Его смерть подарила мне близость письма. Письма вопящего, письма-плача, письма-войны. Сиксу утверждает, что смерть отца совсем не то, что смерть матери, здесь она отдает дань психоанализу и пишет, что смерть отца равна разрушению несущих конструкций мира. А о смерти матери совсем ничего не напишет, только вскользь о том, что потерять родное лоно – не одно и то же самое что потерять мир. Позволю себе догадку, что к моменту написания эссе (1990) мать Сиксу еще была жива и опыт потери родного лона мог лежать только в области фантазии, грядущий, но не прожитый.