Рандеву и другие рассказы

– Друг мой, – сказал он, – боюсь, вы поддались соблазну дешевой популярности. Разумеется, в смысле излюбленного газетчиками рекламного трюка ваши усилия были вознаграждены. Когда церковь опустела, вы должны были ее заполнить – неважно кем. Тут кстати вспомнить притчу о том, как хозяин велел рабу привести к нему в дом нищих, увечных, хромых и слепых: «Пойди по дорогам и изгородям и убеди прийти, чтобы наполнился дом мой…» Я даже невольно улыбнулся, услышав эту новость. «Бедняга еще так юн… – сказал я тогда герцогине. – Он, должно быть, сам не понимает, какой урон наносит церкви. Вообразил себя новым Савонаролой». Но я не мог сохранять спокойствие, когда речь зашла о благоденствии моей паствы и моего храма. Я не мог оставаться в Девоншире, когда в церкви Святого Суитина разыгрывался дешевый водевиль, а мой помощник обратился в шута горохового.

Молодой священник побледнел и сжал кулаки так, что ногти впились в ладонь.

– Мне кажется, что вы не совсем верно преподносите факты, – сказал он. – Не знаю, что вы имеете в виду под рекламным трюком. Прежде я служил в одном из самых бедных приходов Ист-Энда. Там мне приходилось видеть, как люди умирают от голода и холода, а забитые, полуграмотные юноши и девушки, совсем еще дети, принимаются пить, чтобы только не думать о жизни. Я старался вести себя так, чтобы они меня не возненавидели. И постепенно, шаг за шагом, они начали мне доверять, убедились, что я не из пугливых. Они спрашивали меня о Христе, и я говорил им правду. Когда я впервые поднялся на кафедру Святого Суитина, мне показалось, что передо мной не церковь, а декорация, достойная Голливуда. Паству составляли исключительно так называемые сливки общества. Женщины как на подбор необыкновенно красивы, а мужчины весьма упитанны. Я припомнил церковь в трущобах, которую совсем недавно оставил. Там было темно и неприятно. Никто из прихожан никогда в жизни не мылся. Зато они лучше многих способны были уверовать в Господа, который родился в яслях. Что касается вашей паствы, то это люди из другого мира. Они приходят в церковь ради часового развлечения перед обильной трапезой. Если бы сегодня сюда явился Христос, воображаю, какому остракизму его подвергли бы во всех светских клубах…

Викарий прервал его, ударив кулаком по столу.

– То, что вы говорите, – богохульство! – объявил он.

– Называйте как хотите, – ответил молодой священник. – Точно так же реагировали и ваши прихожане, когда я высказал им правду о них самих. Как вы верно заметили, они не явились на службу в следующее воскресенье. Им не хотелось портить себе утро новой порцией правды. Я готов был на следующей неделе служить мессу в пустой церкви, но она оказалась заполнена теми самыми людьми из трущоб. Им не нужны лесть и развлечения. Они приходят, чтобы услышать о Боге. Я понимаю теперь, в чем моя ошибка: с моей стороны было очень глупо говорить подобным образом, если я рассчитывал сделать церковную карьеру. И в этом смысле вы совершенно правы, назвав меня некомпетентным. Желаете ли вы еще что-нибудь мне сказать?

Викарий поднялся во весь свой внушительный рост и указал пальцем на дверь.

– Вам лучше уйти, прежде чем я начну терять самообладание, – произнес он тихим голосом. – И хорошо бы вам понять одну вещь. Идеи, которые вы высказываете, очень опасны. Наступит день, и вы пожалеете, что заразились ими. Учтите, я человек влиятельный. А теперь можете идти. Больше мне вам сказать нечего.

Молодой священник молча повернулся и вышел. Викарий открыл дверцы стенного шкафа, смешал виски с содовой и закурил. Потом сел за стол, подпер голову рукой и задумался.

Было четверть двенадцатого ночи. Викарий церкви Святого Суитина, что на Чешэм-стрит, возвращался домой на такси после премьеры в театре «Фривольность». Представленная там пьеса, легкая комедия, с треском провалилась, и викарий решил, что не стоит заходить по окончании спектакля к Нэнси: это было бы бестактно.

Когда такси свернуло на Мэллоп-стрит, он припомнил, что здесь, в доме девятнадцать, проживает его злополучный помощник, Патрик Домби. Викарий без особого интереса взглянул на дом и увидел, что в гостиной горит свет, отчасти приглушенный тонкой занавеской. Должно быть, малый читает по вечерам социалистические трактаты. Такси проехало совсем близко, и он еще раз глянул в окно. На этот раз на занавеске четко отпечаталась тень – это была женщина. Викарий от изумления потерял дар речи. Он постучал в стекло шоферу, и машина остановилась. Три минуты спустя преподобный Джеймс Холлавей уже звонил в дом номер девятнадцать. На его губах играла загадочная победная улыбка.

Дверь открыл сам Домби. Похоже, он немного испугался, увидев викария.

– Что-нибудь случилось в церкви? – спросил он.

Преподобный Холлавей протиснулся мимо него в коридор.

– Нет, – ответил он. – Я просто возвращался домой из театра и, проезжая мимо вашего дома, подумал, что немного погорячился сегодня утром. Я ведь человек незлопамятный. Можем мы пройти к вам в комнату и побеседовать?

Молодой священник ответил не сразу, он явно колебался.

– Я не один, – сказал он тихо.