Ранний снег

Где-то всё далеко позади: медсанбат, строительство армейской дороги, краткосрочные курсы, дом отдыха.

Я на дне окопа читаю письмо от Алёшки, его только что мне принесли. Осторожно подсвечиваю себе карманным фонариком.

Он пишет:

«Здравствуй, сестрёнка!

Вчера получил свежий номер армейской газеты, разворачиваю его, а в нём твой портрет. Очень рад за тебя! Поздравляю! Приятно узнать, что ты жива и здорова и что находишься по соседству, где-то рядом со мной. По крайней мере, так я понял из этой заметки, в которой написано про тебя.

После дома отдыха я немного хандрил. Стыдно сказать, но мучило какое-то мрачное предчувствие. Ты же знаешь, как много гибнет людей после отдыха, побывавших в тылу. Вот мне и не хотелось подставлять свою глупую голову.

Сейчас я командир пулемётной роты. Мой комбат - небезызвестный тебе Сергей Улаев. Мы с ним как-то разговорились: он спрашивал, где я отдыхал, кого видел. И я сказал ему про тебя. С тех пор при встречах широко улыбаемся друг другу: как же, как же, оба знаем одного старшего лейтенантика в юбке!

А вчера мы с ним вместе выпили. И вот по какому поводу. Мне исполнилось двадцать два. Представляешь? Фигура! «Как мало прожито, как много пережито!» А?

Ну, мы, конечно, с ним устроили сабантуй.

Позвали ребят из штаба полка и своих пулемётчиков. И ты можешь представить, штабники принесли целый торт! Даже с розочками из крема. Где достали, никто не может понять. И цветы - колючий, из репейников, веник.

Чай пили некипяченый: дрова были сырые, никто не хотел их сидеть раздувать. Потом танцевали. Я был по очереди то «кавалером», то «дамой». Потом общими усилиями наводили порядок. Цветами подмели наш блиндаж. Котелки вымыли в луже у входа. Единственно, чего не хватало, это нежного сестринского письма от тебя. А так - праздник, феерия, честное слово!..

Будь здорова, пиши мне.

Твой братец Алёшка».

Я дочитываю и долго сижу, размышляя во тьме. Мой братец Алёшка! Поначалу я как-то не обратила внимания на его странную фразу, а сейчас снова включаю фонарик, перечитываю опять: «Ты же знаешь, как много гибнет людей после отдыха, побывавших в тылу».

Да, он прав. Но зачем об этом сейчас вспоминать?

Люди сильные, смелые редко гибнут в бою. Здесь они в напряжении и как бы в расцвете всех своих сил и таланта, все видят, все слышат и все угадывают заранее, любой замысел и движение врага. Они гибнут потом, когда нервы ослабнут, или после ранения и побывки в тылу. Сколько лучших бойцов на моих глазах погибло за зря! Дурацкая пуля, летящая наугад, она тоже, наверно, хороший психолог...

Мне не нравится это письмо.

Я ещё не могу понять, чем оно мне не нравится, но на душе у меня как-то тревожно. Может быть, потому, что мы снова готовимся наступать.

Километрах в двух от переднего края, там, где к лесу примыкает болото, полковые саперы отрыли в полный профиль все три линии укреплений, как у немцев, вбили колья с колючей проволокой и отметили минные заграждения, разбросали повсюду различные малозаметные препятствия, замаскировали глубокие волчьи ямы. Именно таким, по сведениям разведки, был передний край у противника, его оборона.

Каждый день здесь бойцы занимаются с утра до позднего вечера: сперва они ползут по траве, потом поднимаются, делают быстрые перебежки, бросают гранаты и окапываются, обучаются в рукопашной отбивать ловчее удар, рубить лопатой, колоть штыком.

То и дело можно слышать команды:

- Бего-ом!

- Гранаты к бою!

- Отставить!

По ночам разведчики Семена Курсанова проползают через нейтральную полосу и выслушивают чутким ухом передний край: что там делается, у немцев? О чём говорят? Нет ли стука лопат, необычного оживления в ходах сообщений?

- Лучше пролить больше пота, чем крови, - говорит командир полка подполковник Чавель, - Настоящая храбрость - это осторожность.

Сам он, я думаю, конечно, знает, что пролитый пот крови не замена. И не очень осторожен, когда надо что-то решать: война есть война. Но учениям Чавель уделяет очень много внимания.

- Не гонкою волка бьют, а уловкой, - учит он на вечерних разборах занятий нас, офицеров.

2

Наконец вот он - день, которого ждём.

Гул разрывов уже переместился и стал несколько тише. Клубы артиллерийского дыма над полем растянулись, как волосы, в длинные пряди. Там, у немцев, что-то сразу же взорвалось и теперь горит оранжевым пламенем с чёрным султаном на покачивающемся в небе столбе.

Кто-то вдруг толкает меня в бок кулаком. Губы у человека в грохоте боя складываются, шевелятся, но слов я не слышу. Я только догадываюсь:

- Смотри вверх!

Я гляжу из-под ладони на солнце.

Красиво играя, с востока над линией фронта идут самолёты. Вверху - истребители. Издали видно: они словно танцуют. То ходят размеренно, пишут восьмёрки, то, паря, опускаются, как бы планируют, то вдруг, стремительно поднимаются вверх и теряются где-то под самым куполом неба. Ниже их, наливая воздух тяжёлой, томительной дрожью, брюхатыми рыбами плывут один за другим перегруженные бомбардировщики. Ещё ниже, звеньями, мчатся штурмовики. Три яруса смерти.

Артиллерия смолкла. Смолкли люди, глядящие вверх.