Раса хищников

Горе политикам, которые подобно Путину силятся поразить несколько десятков глав иностранных государств парадом своих последних преторианцев^{61}. Нельзя измерять историю сроками полномочий отдельных правительств, которые отворачиваются от истинной опасности и вместо проведения необходимых реформ у себя в стране обрушивают на соседей потоки оскорблений. Такие правительства должны считаться с печальной возможностью проигрыша, а не подменять разумную законность разновидностью цирковых представлений.

Май 2005

Лед и кипяток^{62}

Мне в руки попал роман Юрия Андруховича «Московиада», чрезвычайно мне понравившийся. При советской власти это бы не напечатали. Я тотчас же заказал через «Мерлин»^{63}

все остальные книги Андруховича, выходившие по-польски, и слегка расстроился: в следующих романах он, увы, ушел в постмодернизм. Как я подозреваю, постмодернизм помогает ему не писать о том, что творится сегодня на Украине — я, конечно, говорю не о спорах Ющенко с госпожой Тимошенко.

Меня навестили знакомые, польско-немецкая пара. Они возвращались из Львова и были очарованы городом, или скорее тем, что осталось от его прежнего облика. Рассказали, что Кладбище защитников[229] отреставрировано очень хорошо, восстановлен даже барельеф в честь американских летчиков[230], нет только львов на постаментах. В самом же городе заметна бедность, и такие заведения, как «Гранд Отель» или «Георг», отделяет от львовских улиц огромная пропасть.

Еще меня навестил испанский писатель Давид Торрес, автор вступительной статьи к испанскому изданию моей «Провокации». «Провокация», эссе о несуществующем произведении на тему Холокоста, написанном немецким ученым по имени Асперникус, сначала вышла в Германии, но не удостоилась там — я рассказал об этом Торресу — ни единой рецензии. А теперь по телевизору показывают открытие берлинского памятника евреям, уничтоженным во время Холокоста, — и происходит это на редкость торжественно.

Я пожаловался Торресу на отношения, царящие сегодня в Польше, и на то, что для беззакония более нет никаких преград. Он успокоил меня, объяснив, что в Испании то же самое, — слабое утешение. Беру газету (польское телевидение я не смотрю — это вредно для здоровья), и сразу, на первой полосе: очередная афера, арестован генерал, наркотики в Центральном следственном управлении и так далее. До войны в польской полиции никогда ничего подобного не было. Должен же найтись хоть кто-нибудь, кто этих преступников посадит, — или выйдет так, что одна половина полиции отправит за решетку другую?

Я читал умную статью в «Геральде», в которой объяснялось, что все это — посттоталитарный синдром; что посттоталитарное общество делится на тех, кто, стремясь к личной прибыли, увеличивает при случае и государственную, и тех, кто только грабит и крадет что ни попадя, будто все нравственные критерии полностью утрачены. Сегодня под нашими окнами целые толпы шли в процессии Тела Господня[231]

; значит ли это, что люди живут в двух раздельных мирах и в часы, свободные от религиозных практик, занимаются чем-то совершенно иным? Это было бы странно и непонятно. Когда молодой человек вступает в жизнь, он, разумеется, верит, что все и правда так, как говорят и пишут; потом оказывается, что все совсем по-другому. Но мы уже утратили самые элементарные ориентиры. Марксистскую ложь, сброшенную в глубокую яму, сменила дикая жажда наличных. Да, интеллектуалы, весьма немногочисленные в Польше, бичуют нашу действительность, но никто не указывает пути выхода.

Немецкая Академия искусств пригласила меня стать се членом. Убедившись, что это будет чисто формальный акт без каких-либо неприятных последствий и что от меня никто не станет ничего требовать, я согласился. В результате я получаю обширную корреспонденцию; как раз сейчас меня приглашают на открытие нового берлинского дома Академии. Я, конечно, не поеду ни на это открытие, ни на какой-либо авторский вечер, но письмо открыло мне глаза на то, каким расположением удостаивают Академию немецкие власти. И в то же время я читаю, что в бывшем Доме литературы на Краковском Предместье^{64} гнездятся и правление Союза польских писателей, и нео-Союз литераторов, основанный во время военного положения[232], да еще ПЕН-клуб в придачу, и что, хотя у нас в Польше более трех тысяч официально зарегистрированных писателей, из них максимум три десятка живут за счет публикаций. А вот в Германии ситуация иная, несмотря на пять миллионов безработных.