Раса хищников

Немецкие интеллектуалы до сих пор ломают голову, почему их народ так легко клюнул на приманку примитивной доктрины. Общество порой ведет себя как неспокойная. подверженная разрушительному действию стихий поверхность океана. Не хочу повторяться — я ведь тоже порой поддаюсь влиянию разнообразных навязчивых идей, — но мне кажется, что новое, объективное освещение проблемы национализма в Польше все еще ждет своего автора. Мы не умеем мыслить достаточно широко. Ни одна партия не говорит ясно, чем она хочет быть для Польши, что получит польское общество в случае ее победы на выборах.

В последнее время я читаю новые исторические книги, которые мне купила жена: о временах шведского «потопа», о том, как шляхетская I Речь Посполитая[255] потихоньку приходила в упадок, о Галиции, и чувствую, что удушливые исторические испарения вновь поднимаются и дурманят наш разум. Мы во многом заблуждаемся, а элементарное деление на хороших и плохих кажется нам слишком простым.

Июнь 2005

Прошлое через объектив^{70}

Сегодня я полдня смотрел новости из потрясенного террористическими атаками Лондона. Только писать мне об этом не хочется, предпочитаю перенестись в другое время.

Сейчас июль, прошло шестьдесят лет с того дня, как я вместе с семьей приехал из Львова в Краков. Недавно вышел последний том моего «Собрания сочинений», в котором нашлось место моим литературным начинаниям. Там есть один из самых ранних моих рассказов «План анти-В». Когда он вышел в катовицком журнале «Ни дня без повести», меня обвинили в плагиате. Я ответил: «Покажите, что и у кого я украл». Рассказ не был плагиатом, просто мой обвинитель посчитал, что щенок из Львова сам этого придумать не мог…

В 1946 году началось мое сотрудничество с «Тыгодником повшехным». Я познакомился с первым составом редакции журнала: Туровичем[256], Голубевым[257], опекавшей меня Старовейской-Морстиновой[258]. (Позже я увидел фотографию Морстиновой в молодости, и она меня поразила: ведь когда мы познакомились, она была уже совсем седая…) Из тех, кто пришел в еженедельник позже, достойнейшими людьми были ксендз Анджей Бардецкий и Тадеуш Жихевич. Однажды я встретил ксендза Бардецкого, когда тот отходил от печатного киоска с кипой газет под мышкой — «Трибуна люду», «Жолнеж польски»

^{71} и т. п. Я изумился: «О боже, что вы читаете?!» — на что он мне ответил: «Нужно знать, нужно знать».

Я начал публиковать в «Тыгоднике» стихи и прозу, достаточно слабую, Яжембский[259] в послесловии к «Сороковым годам»^{72} слишком лестно обо мне отзывается. Эти вещи во многом были написаны ради заработка; я хотел помочь отцу, которого война лишила всего — библиотеки, врачебного кабинета, инструментов — и который в возрасте семидесяти лет вынужден был работать обычным врачом в больнице. В «Тыгодник» я затащил своих друзей, Ромека Гусарского и его жену Галю Буртанувну, мы вместе набирались мастерства в «Кружке молодых» при Союзе писателей. С Ромеком мы написали пьесу в стихах «Королева Элинор», довольно откровенную, не в пример некоторым сочинениям Фредро[260]

, но все же смелую… Позже я потерял ее, мой секретарь нашел недавно отрывки. Признаюсь, это не «Свадьба»[261]…

Недавно жена напомнила мне, что еще до того как мы поженились, я дал ей прочитать «Больницу преображения». Это был, по ее словам, текст напечатанный голубыми буквами на папиросной бумаге. Роман ей понравился, но она считала себя недостаточно взрослой, чтобы открыто высказывать свое мнение. Мучения, связанные с изданием этой книги, тянулись долго, мне пришлось дописать второй и третий тома, от которых я впоследствии отказался. Отрывки из них Яжембский поместил в последнем томе «Собрания сочинений».

Это было страшное время, но я научился быть юрким, как ящерица. Не хочу, чтобы это прозвучало хвастливо, но я довольно быстро понял, что цензура еще не вполне оценила возможности нового жанра, каким была тогда научная фантастика. Правда, уже после «Магелланова Облака», где под названием «механоэвристика» я вывел кибернетику, считавшуюся в то время буржуазной наукой, химик Игнатий Злотовский разоблачил меня во внутренней рецензии, а по сути — доносе.

К своим особым достижениям я отношу «Высокий замок», первую книгу в ПНР, в которой кто-то отважился писать о Львове. Опять-таки это вышло случайно, я ведь всего лишь писал о своем детстве. Но книга получила широкий отклик, мне приходило множество писем от львовян, изгнанных из родного города. Недавно я листал новый путеводитель по Львову, и у меня болело сердце. Кардиология здесь ни при чем, дело в психологии: не могу я смириться с новыми названиями улиц, столь хорошо мне знакомых.