Раскол

Положение было, как говорится, лучше не придумаешь. В любую минуту коллеги капитана могли связаться по рации с патрульной машиной, в которой находился Вагиф, и, не получив ответа, начать ее поиски. Да и сам «доблестный блюститель порядка» мог очнуться, и еще неизвестно, как он себя поведет. Даже будучи связанным, этот бугай представлял определенную опасность. Но больше всего Вагифа беспокоила девушка. Ее присутствие было весьма некстати.

Безусловно, у него была возможность связаться с Алексеем Васильевичем по телефону. И, конечно, нужный номер был, как принято в данных случаях, с двойной степенью гарантии. То есть входил в число телефонов партийной элиты, которые нельзя было прослушивать еще на основании личного распоряжения незабвенного Сталина. Что, впрочем, никогда не выполнялось. В том числе и в то незабываемое время.

Вагиф как-то сам слышал от одного старого чекиста, что Сталин особенно любил две вещи. Спаивать на систематических попойках своих сотоварищей, стравливая их Потом друг с другом. И слушать, как правило, глубокой ночью их разговоры из разряда «не для чужого уха», записанные недремлющими «слухачами».

Но что самое поразительное, злые языки утверждали, что и самого Сталина слушали. Поговаривали, что еще во времена Ягоды, этого всесильного главы спецслужб молодого советского государства, на вид тихого, исполнительного человечка с повадками гомосексуалиста, были проложены в Кремле и, в частности, под кабинетом «Хозяина», так называемые информационные линии — для связи системы микрофонов с записывающей аппаратурой.

Позднее, когда Ягоду убирали, ему инкриминировали и это. Объяснив узкому кругу особо доверенных лиц, что этот сукин сын и, что греха таить, просто педераст чистой воды подслушивал без высочайшего ведома всю партийную верхушку. Потом, уже после расстрела Ягоды, Берия уговорил Сталина пока сохранить эту систему.

Сперва он тянул время с ее демонтажом, объясняя все сложностью и дороговизной работы. Как будто наши бывшие партийные лидеры на чем-то экономили, когда дело касалось их самих. А потом вообще представил Сталину пространную докладную записку, где доказывал необходимость этой системы: якобы в случае покушения охране, мол, будет легче сориентироваться и оперативно прийти на помощь.

Объяснение, конечно, было более чем странным, но систему подслушивания тем не менее сохранили. А через два десятка лет, в смутное время, сразу после смерти Сталина, в узком кругу своих холуев всесильный Берия проговорился. Сказал все-таки, будучи уверенным в своей вседозволенности, что косвенно способствовал смерти «Хозяина».

В течение нескольких часов, хорошо зная, в каком состоянии пребывал парализованный Сталин, и отдав приказ скрупулезно записывать все, что происходило в комнате, он всячески препятствовал доступу туда медперсонала, предоставив вождю долго и мучительно умирать. Воистину незабвенный Лаврентий Берия был изощренным садистом.

Уже во время следствия это стало известно. И кто-то из военных чинов, поговаривали, сам Жуков, участвовавший в расследовании деятельности этого изверга, все спрашивал его в сердцах: «Ну, а зачем записывать-то, что в комнате происходило, зачем?» Но ответа так и не получил. Странное было время, не менее странными были и люди.

Да и в более позднее время прослушивались откровения кремлевских «мыслителей». Алексей Васильевич как-то в разговоре сказал Вагифу примерно следующее: наиболее интенсивно «слушали» Хрущева, поскольку эта «открытая» душа выдавала порой такое, что необходимо было все это фиксировать хотя бы для того, чтобы хоть как-то сгладить его очередной неожиданный шаг, да и просто быть готовым с полуслова понять, что именно он хочет.

Хотя здесь тоже существовали определенные трудности. Лексика данного «вождя народа» была такой, что в спешном порядке пришлось заменить всех дам, сидящих на микрофонах, мужчинами. Как потом было сказано одним из больших начальников — с целью повышения эффективности и сохранения нравственности. Во времена кукурузного бума любили подобные маловразумительные формулировки.

Затем наступило небольшое затишье. Вновь все возобновилось уже в конце семидесятых. Особенно это практиковалось Андроповым начиная с восьмидесятых.

«Нельзя, — говорил этот по-своему неординарный человек, — оставлять этих „малых детей“ без присмотра, набедокурят. И сменить нельзя, уж очень хорошо вписываются в „картинку“, хотя порой и больно смотреть, что у такой державы подобное, с позволения сказать, руководство. Срам один».

Тогда еще Вагиф спросил Алексея Васильевича, а почему прошляпили все эти выкрутасы партийной номенклатуры, если всё знали. «Не всё знали, потому как не тех слушали, — улыбнувшись, ответил мэтр. — Слушать-то надо было секретарей обкомов и горкомов, а не этих безобидных старцев. Вот в чем был весь фокус».