Раскол Русской Церкви в середине XVII века

Вероятно, некоторые читатели сочтут намерение патр. Никона победить русское пьянство безнадежной затеей; вот несколько слов об еще одной его затее, кототрую, вероятно, многие тоже сочтут безнадежной. Наблюдательнейший Олеарий заметил, что «теперь на рынках ходят между народом особенно назначенные для надзора за этим <за сквернословием> люди со стрельцами и палачами, приказывают схватывать ругателей и тут же на месте преступления для примера прочим наказывают розгами. Но с давних времен укоренившаяся привычка сквернословить, требуя повсюду строгого и неусыпного надзора, причиняет надзирателям, судьям и самим палачам столь невыносимую работу, что им уже наскучило наказывать на каждом шагу ругающийся народ» [191, с. 363].

Штат патриаршего дома был при Никоне даже больше, чем при Филарете. Никон был восприемником царских детей от купели. Царю, вероятно, нравилось, что Никон служил пышно и торжественно, при участии до 75 клириков, украшаясь самыми дорогими облачениями из патриаршей ризницы, и создавая еще более роскошные новые. Например, его саккос, заказанный к Пасхе 1655 г., весил (из-за жемчуга и драгоценных камней) 24 кг, епитрахиль – приблизительно 16 кг. Стоимость его полного праздничного облачения – 30 000 р. того времени – трудно перевести в деньги ХХI-го в. (Можно применить такой масштаб: за год крестьянской работы на хозяйском довольствии молодой крепкий мужчина получал в то время 1,5 р., женщина – меньше.) В такой пышности сам Никон, конечно, видел символ и орудие расширения и усиления своей власти.

И его власть, действительно, разрастаясь вширь на русском пространстве, при том и усиливалась. Так, он впервые в России (по сообщению Павла Алеппского, вероятно, вполне справедливому) стал поставлять епископов без царского указа, своей волей, и так же судить и запрещать их. При том он, рискуя перейти границу царского благоволения к нему, поощрял и попытки епархиальных архиереев действовать независимо от местных гражданских властей. Неизменно и последовательно проводя тенденцию умаления власти государевых чиновников над духовенством, он столь же последовательно заменял ее своей собственной. Его же власть над духовенством была тяжела и неумолима (он только так и понимал власть); Павел Алеппский писал: «патриаршие стрельцы постоянно обходят город и как только встретят священника или монаха нетрезваго, немедленно берут его в тюрьму и подвергают всякому поношению; мы сами видели патриаршие тюрьмы, наполненные этими несчастными, пребывавшими в самом плачевном положении, обремененными тяжелыми цепями и колодками на шее и ногах. <…> Замеченные в пьянстве или в нерадивом исполнении пастырских обязанностей ссылались в сибирские монастыри. <…> Он до сих пор великий тиран в отношении к архиереям и всему священству»; цит. по [1, с. 346]. Без соборного суждения он запретил в священнослужении Симеона еп. Тобольского и расправился с еп. Павлом Коломенским. Реакция была неизбежна: бояре (им, естественно, не по душе были его теократические претензии и планы, которые он и не думал от кого-нибудь скрывать или смягчать) и духовенство (из-за усиления поборов, в то время как после смерти корыстолюбивого патр. Иосифа ожидали их уменьшения, и из-за его властности, строгости, жестокости и недоступности, которые он и не думал как-то смягчать или маскировать или декорировать) стали убежденными врагами Никона. Но главное из обстоятельств, делавших неизбежным падение Никона и трагический конец его сказочной карьеры, – полная и вполне объективная, не зависящая от склонностей действующих лиц, противоположность его теократического идеала ходу всей европейской и, в том числе, русской истории, который можно замедлить, но нельзя ни повернуть, ни остановить. Этот теократический идеал, конечно же, противоречил и истинным, а не показным интересам, и постоянным, а не кратковременным (под влиянием эмоций) устремлениям царя Алексея Михайловича.

Характер Никона не изменился и после его ухода с патриаршей кафедры. Так, «в одной из разыскных грамот (от 9 декабря 1666 г.) сообщалось, что Никон, “будучи в монастырех Воскресенском и в Иверском и в Крестном, тех монастырей старцам, служебником и крестьянам… чинил градцкое наказанье: велел бить кнутьем, и руки и ноги ломать, а иных пытать и казньми казнить градцкими, и иные люди казненные, или пытаные, померли”» [45, с. 54–55]. Так подыскивали обвинения против него к собору 1666–1667 гг., но нет дыма без огня; вероятно, это, отчасти, правда.