Расколотое королевство

– Мне все равно, – отвечает Истон. – Я думаю, что когда находишься на пороге смерти, то сразу становится ясно, что важно, а что нет. Каллум растил меня с самого рождения. И ни разу не дал мне понять, что не он мой биологический отец. В таких делах кровь не всегда решает, верно? Стив постоянно думал только о себе. Гребаный трус даже убил себя, только чтобы не садиться в тюрьму. Вот ублюдок! – Он хрипло смеется, но не хочет признаваться, что ему больно. – А если серьезно, я знаю, кто моя семья. Гид, Рид, близнецы – мои братья. Элла – сестра. Каллум – отец. Мария – мать. А ты… Ты – мое сердце.

Я моргаю, чтобы не расплакаться. Хотя удивительно, откуда у меня еще берутся слезы, учитывая, сколько ведер я наплакала с тех пор, как очнулась в больнице, ничего не помня.

– Я встретила доктора Джоши в коридоре. Он спросил меня, что с моей памятью, и я ответила, что все хреново.

– И?

– И тогда он сказал, что, скорее всего, я никогда не восстановлю те воспоминания.

– Как ты это восприняла?

– На удивление, нормально. Может, конечно, во время учебы в колледже меня вдруг накроет прямо посреди столовой, но сейчас я спокойно к этому отношусь. Дилан в безопасности. Ты жив. Большего мне и не надо.

Мы долго сидим и просто улыбаемся друг другу, потому что совсем недавно могли навсегда лишиться даже таких маленьких радостей.

Стук в дверь заставляет меня вскочить с кровати, а Истона – нахмуриться.

– Кто там? – сердито спрашивает он.

– Я.

Я поднимаю глаза и вижу в дверях одного из близнецов.

– Себ, – осторожно приветствует его Истон.

– Я, пожалуй, пойду съем мороженого, – быстро говорю я. Ист не хочет ссориться со своим братом, но из-за меня вполне может. А этого я хочу в последнюю очередь.

– Вообще-то, погоди. Я пришел поговорить с тобой, – говорит мне Себастиан.

– О чем? – Истон садится в кровати и сверлит взглядом брата.

– Я пришел извиниться. Какие-то проблемы с этим? – Себ с вызовом поднимает подбородок.

Я быстро подбегаю и приставляю к своему креслу еще одно.

– Прошу, проходи. – Я нервно смеюсь над собственным нахальством. – Глупость сказала. Как будто тебе нельзя заходить в палату собственного брата.

Я бросаюсь к шкафу и достаю оттуда контрабандно принесенные «Читос», кислые конфеты и кексы с арахисовым маслом, которыми подкармливаю Иста в промежутках между отвратительной больничной кормежкой.

– Хочешь чего-нибудь?

– Нет, – Себ качает головой. – Ты можешь просто… подойти сюда?

– Я люблю тебя, Себ, но то, что я лежу на больничной койке, еще не значит, что я не надеру тебе задницу из-за Харт.

– Истон! – испуганно восклицаю я. – Дай своему брату сказать.

– Да, козел, дай мне сказать, – Себ двигает кресло обратно и со вздохом опускается в него. – Сядь, – показывает он на второе кресло и добавляет: – Пожалуйста.

Я делаю, как он просит.

– Прости меня, – говорим мы одновременно.

Истон смеется и откидывается на подушки.

– Я хорошенько не веселился с тех пор, как Харт вылила газировку на Фелисити, а потом все мы наблюдали, как та скользила и покачивалась на каблуках в той красной луже.

– Заткнись! – огрызается Себ, а я в это же самое время восклицаю: – Истон!

Он жестом показывает нам, что застегивает рот на молнию.

– Прости меня, Себастиан. Прости за все, что тебе пришлось пережить. Если бы я могла, то изменила бы это.

Он медленно кивает и хмурится.

– Да, и ты меня прости, – Себ проводит рукой по губам. – Слушай, я не должен был говорить того, что сказал. Иногда у меня в голове появляется плотное облако, а давление все нарастает и нарастает. Я пытаюсь избавиться от него, но от этого становится только хуже. Я понимаю, что не должен произносить и половины того дерьма, которое говорю, но это получается само собой. Я не могу это остановить, но никто – никто

 – этого не понимает.

Он смотрит на меня умоляющими, полными отчаяния глазами, и я так четко ощущаю нашу с ним связь, как будто оказалась у него в голове. Он поменялся, и это необратимо. Себ больше никогда не станет тем, кем был раньше. Он не сможет, и наверное, я единственная, кто по-настоящему понимает его. Голова – это очень хрупкая часть тела, но наши сердца еще более уязвимы.

Когда Себ говорил «никто», он имел в виду своего близнеца. Их разделили. Реакцией Сойера стало желание всегда быть рядом с братом, в то время как Себастиан пытается найти свое место в этом безумном мире.

Мне хочется обнять этого бедного потерянного мальчишку, но я знаю, что он возненавидит меня за это. Я могу лишь поддержать его, дать понять, что нет ничего неправильного в том, как он себя чувствует, и что, изменившись, он не стал хуже.

– Я знаю. Ты уже не тот Себастиан, которым был когда-то, и никогда им не станешь. И это нормально. Все будет хорошо.

Поджав губы, Себ коротко кивает один раз, потом второй. Потом трет лицо руками и поднимается.

– Хорошо поболтали, Райт. Еще увидимся.

Я поворачиваюсь к Истону, который в задумчивости кусает нижнюю губу.

– Он справится, – уверяю я своего парня. – Но мы должны позволить ему сделать это самому.