Расколотые небеса

— Нельзя, — жестко ответил Ньюкомб, пряча ручку на место. — Во-первых, лежа лицом вверх, он просто захлебнется слюной. Это вам скажет любой хирург. А операционного оборудования у нас тут, увы, нет. Всяких там отсосов, дренажей и прочих причиндал. Поэтому наш гость будет отвечать сидя, как обычный человек.

— Отвечать?! Разве он способен говорить? Да он даже не слышит нас!

— Ерунда. С чего вы это взяли? Он нас отлично слышит. Другое дело, что мы ему представляемся кем-то иным, чем на самом деле… Но это уже неважно.

— А во-вторых? — проигнорировал ответ компаньон англичанина, вспомнив, что до того было «во-первых».

— А во-вторых, — последовал хладнокровный ответ. — Пересадив его в кресло, можете привязывать его сколько хотите. Хотя бы для того, чтобы он не падал каждую минуту.

Повинуясь указаниям хозяев, их подручные — здоровенные молчаливые парни — легко подняли по-прежнему безучастного Бежецкого с его ложа и усадили в похожее на королевский трон огромное старинное кресло с прямой высокой спинкой. Для того чтобы зафиксировать «пациента» в сидячем положении прочным строительным скотчем, потребовалось всего пару секунд. Напарник Ньюкомба разошелся настолько, что придвинул к креслу массивную тумбочку и установил на нее настольную лампу, чтобы луч света бил прямо в глаза допрашиваемому.

— Ну, это уже лишнее. — Ньюкомб недовольно отстранился от столба прямо-таки осязаемого света, не вызывающего ровно никакой реакции у Бежецкого. — Тоже мне — застенок тут устроили! Насмотрелись боевиков…

— Вы же говорите, что ему все равно, — поддел его компаньон.

— Вот именно, что все равно. ЕМУ все равно, — подчеркнул «гуманист». — А его сетчатке — совсем нет. Минут тридцать так подержите его, и все — придется господину Бежецкому учиться ходить с собакой-поводырем и читать по системе Брайля.

— А разве мы его после допроса не того? — последовал более чем красноречивый жест большим пальцем руки поперек горла. — К чему эти заботы о его здоровье?

— Вы идиот! Да что мы сейчас успеем у него узнать? Так, сливки снимем, только прикоснемся. А остальная работа будет там… — Ньюкомб неопределенно махнул рукой куда-то в сторону покрытой лишаями плесени дальней стены. — Уверяю вас, это очень и очень интересный индивидуум.

— Ну и потрошили бы там — зачем здесь это шоу устраивать с сывороткой правды и всем таким…

— Извините, вам не кажется, что мы сейчас находимся не в какой-нибудь Эфиопии или на острове Тонга? И даже не в тихой благословенной старушке-Европе? Мы в России, и я не поручусь за то, что этот груз нам вывезти удастся. Так не лучше ли следовать старой английской пословице, гласящей, что не дело это — складывать все яйца в одну корзину.

— Пословица-то вроде бы не английская…

— Да черт с ней! Пусть хоть конголезская! Важна суть.

Медик, внимательно считающий пульс сидящего прямо, словно восковая кукла, Бежецкого, вклинился в разговор:

— Ничего, если я вас перебью, господа?… Между прочим, каждая минута действия этого препарата разрушает мозг подопытного. Если вы еще с полчасика посвятите своему филологическому спору, его уже невозможно будет вытащить из той страны снов, в которой он сейчас пребывает. Он вам нужен клиническим идиотом, или вы все-таки позволите мне потом чуть-чуть побороться за его рассудок?

— Конечно, конечно, доктор! — засуетился Ньюкомб. — Если вы нас с нашим гостем покинете на… — он взглянул на циферблат наручного «Роллекса», — на десять минут, я буду вам премного благодарен… Ну, ну, поспешайте, дорогие мои!

Оставшись наедине с манекеном, звавшимся когда-то Александром Бежецким, он ткнул пальцем в клавишу диктофона и спросил:

— Назовите ваше имя.

— Александр Павлович Бежецкий, — последовал незамедлительный ответ.

— Воинское звание и род войск?

— Майор воздушно-десантных войск Российской армии, — отчеканил манекен.

— Российской Империи? — уточнил Ньюкомб, удивившись явной нестыковке в ответе.

— Нет. Российской Федерации.

— Ого! — присвистнул разведчик, откидываясь на спинку кресла. — Как там говаривал этот математик Кэрролл? Чем дальше, тем интересьше и интересьше…

* * *

Александр понятия не имел, как он здесь очутился.

Он брел, не разбирая дороги, по бескрайней раскаленной пустыне, с огромным усилием переставляя ноги, тонущие где по щиколотку, а где и по колено в рыхлом сыпучем песке. Порой ему казалось, что он вообще никуда не идет, а топчется, вяло перебирая ногами на месте.

А вокруг, насколько хватало взгляда, расстилалось сверкающее серебристо-белое полотно, лишь чуть-чуть сморщенное легким ветерком, как море на мелководье. И над всем этим великолепием нависало темно-синее в зените и белесое у горизонта небо, пышущее сухим жаром.

Но ужаснее всего было солнце.

Огромное, сияющее, словно миллион сварочных дуг или та самая пресловутая «вспышка слева», знакомая всем, кто побывал в армии, светило бесформенным сгустком застывшего пламени висело прямо по курсу, и не было никакой возможности не только свернуть в сторону, чтобы лучи не били прямо в глаза, но даже зажмуриться, отвести глаза, прикрыть их ладонью…