Раскопки

Грейтли вернулся с основным блюдом – тушеная говядина с морковью. От тарелки вкусно пахло, и у меня начинал разыгрываться аппетит. Отчасти чтобы не сразу браться за еду, я спросила у Грейтли, как дела у его жены, работавшей медсестрой в местной больнице.

– Дела у нее хорошо, спасибо, мэм.

– А у тебя как дела, Грейтли?

– И у меня все хорошо, – проговорил Грейтли.

– Как твой радикулит?

– Дает о себе знать иногда, мэм. Но ничего страшного.

Он ушел, а я сумела проглотить лишь пару ложек, а потом отставила тарелку. Я вновь было принялась за чтение, но никак не могла сосредоточиться. Мысли так или иначе возвращались к Фрэнку. С одной стороны, я почувствовала такое облегчение, что наконец занялась тем, что было для него так важно, а с другой – так я только острее чувствовала, что его рядом больше нет. И вновь мне подумалось, что удивительным образом эти раскопки сродни эксгумации.

И хотя я часто об этом думала, все равно мне казалось, что все как-то забывается. Воспоминания стираются, как бы я ни старалась за них ухватиться. Глядя в книгу, я припомнила: Картер писал, что о том, как он впервые взглянул в гробницу, он ничего толком не помнит. Впечатления сгрудились, и в итоге ни одно из них надолго в голове не удержалось. И через пару месяцев он внезапно с удивлением понял, что память его словно чистый лист.

Лицо Грейтли, убиравшего со стола, как всегда, оставалось невозмутимым.

– Поблагодаришь от меня миссис Лайонс? – спросила я. – Говядина великолепная. Вот только есть мне сейчас что-то не хочется.

– Думаю, все дело в погоде, мэм.

– Да, – согласилась я. – В погоде.

– Я еще вам нужен, мэм?

– Нет, спасибо.

– Тогда хорошего вам вечера.

– И тебе, Грейтли.

Наверху я зашла к Роберту. С недавнего времени по неясным для меня причинам он начал постоянно рисовать гору Маттерхорн. Когда я спросила, почему он ее рисует, он не ответил. Плечи его свернулись, словно он пытался сжаться и скрыться от моего взгляда. Рисунки все были одинаковые, или почти одинаковые – видимо, потому что он переводил их из книжки. Некоторые из них Роберт приколол к стене, и, когда я зашла в комнату, бумага зашелестела от поднявшегося сквозняка.

Роберт спал, скинув почти что все одеяло. Одна нога у него торчала – пальцы уперлись в матрац, а белая пятка, напротив, возвышалась.

Я прикрыла его ногу, затем поцеловала в лоб. Роберт тихонько заворчал во сне или просто вздохнул, но не пошевелился.

На следующий день мне сообщили, что ко мне с визитом прибыл мистер Мэйнард из Ипсвичского музея. Мэйнард – куратор музея и заместитель мистера Рида-Моира. Грейтли сказал, что тот направился сразу к месту раскопок, боясь, что может меня потревожить. Я решила, что тоже пойду посмотрю, как продвигаются дела у мистера Брауна.

Ночью шел дождь, и трава все еще была влажной. Приходилось идти с осторожностью. Послышался крик – мне навстречу несся Роберт. Вокруг головы у него была эластичная повязка, а в нее воткнуты несколько перьев. Я остановилась и стала наблюдать за его приближением. Мне казалось, что он остановится, но он продолжал свой забег – руки раскинуты, рот широко открыт, щеки надуты.

Он добрался до меня, обхватил за ноги, а я вцепилась в его плечи:

– Остановись, милый.

Я боялась, что могу повалиться на спину. На мгновение мне показалось, что он будто не услышал меня или делает вид, что не услышал, и его ноги продолжают бежать.

– Хватит, дорогой, – сказала я еще раз и отстранилась.

Он перестал сучить ногами и смущенно поглядел на меня, будто все вокруг вдруг стало ненастоящим.

– Робби, веди себя спокойно. А то так влетишь куда-нибудь.

– Прости, мама, – ответил он.

Он развернулся и зашагал к одному из отвалов. Чувствуя себя несколько удрученно, я поглядела вслед Роберту, пытаясь по его плечам понять, как он себя чувствует.

Мистер Мэйнард и мистер Браун стояли с той стороны кургана. Первая траншея, шире, чем раньше (там теперь вполне могли поместиться два человека), тянулась до самого центра. Под прямым углом к первой траншее находилась вторая – более узкая, но тоже доходившая до центра.

Мэйнард – суетливый, вечно раздраженный мужчина. Было в нем что-то влажное, наверное, потому что глаза у него вечно будто на мокром месте. При всем желании сказать, что Мэйнард – приятный собеседник, не получится. Но порой, когда он пребывал в особенно хорошем расположении духа, на лице его появлялась слабая, далекая улыбка, как если бы в каком-то сокрытом закутке его мозга он наслаждался влиянием, которое оказывал на других.

Я поздоровалась, и мистер Браун спросил, не хочу ли я поглядеть, что они уже успели сделать. Я ответила, что очень хочу.

– Но ваша обувь, миссис Претти, – сказал Мэйнард печально. – Запачкаетесь.

– Ничего страшного, мистер Мэйнард. Как видите, обувь у меня что надо.