Распад

Он выстрелил по еще человеческим ногам, но следом растянулось и туловище. Из полупустых глазниц на него лицезрела роящаяся стая первоначальных личинок. Ульи теперь интенсивно выдыхали накопленные споры, а сотни тысяч забившихся по углам комнаты  созданий в безмолвной тишине наблюдали столкновение доподлинно «Высшей Расы» с лучшими стражами «Королевской Матки». Винс начал палить по ульям, сотканным из бесформенных ошметков плоти. Поглощая очередь из свинца, «они» своевременно сдерживали свои споры. Но когда патрон в обойме заклинило, на него обрушился шквал из собственных пуль. Рухнув ничком, Винс достал нож, словно бы увидев какое-то мнимое предосязание неизбежного. Его легкие наполнились  кровью, не давая ему дышать. В разных углах комнаты лежали вырванные кости. Что-то ползучее роилось на коже, сочась в открытые раны. В полумраке различались лишь какие-то очертания и немыслимые образы. Все это могло быть только в его голове. Она уже мертва. Ничто ее не спасет. То, чем она стала, станет и он. Нужно лишь как-то вырваться отсюда, но леденящая боль уже просочилась во внутренности… Его рассудок полностью подчинен всеобволакивающему страху, до чего же глубоко было это осязание, словно нечто изжирает тебя изнутри… Он поднимает голову, сплевывая личинок и слизь. За череп его хватает едва различимая чудовищно искривленная конечность. Нужно лишь поднять руку и ни за что не разжимать запястье, как бы ни было страшно, когда ты снова откроешь глаза… Он харкает кровью, распознав хруст позвонков на своей спине. Его рука неестественно изогнулась и все тело будто бы вырвалось из парализующего экстаза. Прежде, чем ноги оторвались от земли, снова накатывает приступ удушья. Пронизывающе-раздирающий воздух обволакивает кожу лица. Глаза начинают ворошить проползшие изнутри трупные черви. Он уже должен быть мертв, но начинает гнить заживо. Сосуды под бледной безжизненной кожей чрезмерно набухли. По всему телу это склизкое пронизывающее чувство, словно что-то ползает по ним… Он перехватил рукоять, превозмогая боль, и раскрыл глаза, увидев перед собой нечеловеческие сияющие во мгле глаза, на вытянутой шее деформированнные раздробленные останки стянутого кожей черепа с зияющими вовнутрь впадинами глаз; чуть выше, на этой неестественно продолговатой шее, отросток подвижной треугольной формы, опустившейся прямо над ним. От страха или слабости после удара он выронил нож. Из раны в неестественно сформированном черепе пошла кровь, мелкие струйки огибают плотно защищенное пространство из выпирающих костей. Изогнутое сломавшееся в нескольких местах предплечье вонзается открытыми костями  в его разрастающееся чрево. Он смотрит на это собственными глазами, постепенно проходя через резкую продирающую боль притупленным от ужаса осязанием. Потроха вываливаются наружу. Изогнутая клешня просачивается через глотку. Он перестает дышать, интенсивно схаркивает кровью. Месиво, плывущее перед глазами, начинает прорываться в его сознательное восприятие. Запрокинув голову, он пытается закричать, чувствуя что-то ужасающее зрительным нервом; то, как нечто роится через плоть и мнимые отростки становятся его костями… Все, что было в нем, выжирают полностью, а убийственная разрывающая боль выдранного под корень нерва еще долго оседает в его сознании с циклическими молотобойными ударами в подкорку регрессирующего мозга, прежде чем он теряет второй глаз и впадает в откровенное безрассудство, собирая воедино разрастающиеся чудовищные отростки из своего тела во что-то непонятное и несопоставимое. Хватая разрастающиеся и неокрепшие кости, торчащие из отверстий кровоточащих ран на месте выдранных ребер, он неосознанно сращивает все это воедино, создавая новую цепочку нейронных цепей, активно перестраивающих его мозг под конкретные навязанные задачи. Он ослеп, но в бездонных пучинах своего разума начинает видеть проблески света, омраченного непостижимым страхом. Вся его сущность отвергает это немыслимо пагубное сияние, но он продолжает идти на свет в поисках какого-то прозрения… Прежде чем он принимает смерть… сознавая, что за всю свою короткую жизнь так и не сумел сделать хоть чего-то стоящего, к нему приходит мнимое допотопное осязание чего-то большего. Это было потрясение из-за того, что он начал видеть все по-другому; из-за того, что неспособен воспроизвести человеческий разум. И предосязательный страх от того, что в нем умирает нечто важное, как неотделимая часть его самого… То же, что некогда чувствовал и я сам…