Распахнуть все окна... Из дневников 1953-1955 гг.

28 сентября. — Два последних вечера — за книгой Андрея Николаевича Лескова о своем отце. Хорошо, в подробных черточках вспоминаю по Ленинграду крепко-складную фигурку этого умнейшего старика, и очень мне его жалко, что он — восьмидесятипятилетний — не дожил до выхода многострадального и примечательнейшего в истории русской литературы труда своего — не дожил всего двух лет. Как справедливо было бы, когда бы судьба прикинула к 85-ти еще и эти два годика, чтобы старик подержал в руках новорожденный плод редкостного, несгибаемого своего вдохновения. Ведь то, что готовая, набранная книга вместе с оригиналом погибла в ленинградскую блокаду, а потом во второй раз была написана, когда автору шел девятый десяток, — поистине небывалое чудо. И книга вышла небывалой и жанром, и существом темы. Исследование и мемуары, портрет средствами документации, дневник, историческая картина нравов, быт самый живописный и на его фоне — психология художника-самородка и человека целой эпохи российской литературы. На такое дело только и могло хватить 85-летней жизни — с меньшим запасом этакого груза не поднять. Какая жалость, что уже не поблагодаришь за книгу Андрея Николаевича лично!

29 сентября. — <...> Вечер.

Послал телеграмму Сергееву-Ценскому по поводу 80-летия его.

На днях — неожиданная смерть Вайскопфа. Знал его очень давно, последний раз встречался в Берлине прошлый год, — он очень нравился мне. Писал он по-австрийски элегантно. Весь строй представлений его о мире рожден первой мировой войной. Он сверстник мне по духу времени, — кашу ели мы из одной миски, и готовил нам ее один и тот же европейский повар. Спасибочки ему, покормил...

Главной книгой Вайскопфа осталась «Abschied vom Frieden» [«Прощание с миром» (нем.) — прим. ред.]...

Прочитал новую комедию Михалкова «Охотник» в рукописи: просил меня об этом Симонов, потому что в редакции «Нового мира» резко разделились голоса — за и против печатания.

Это интересно, местами зло и весело, остро вырезано из быта, и нацелено далеко. Псевдоученые и псевдонаука, мастерство «использования положения», просто жульничество, спрятанное под тогой призвания, охота за славой, деньгой и сладким пирогом. Боязнь редакции понятна. Дамоклов меч обвинения, что комедия «обобщает порок» и не дает благородного примера, висит над головами всех нас <...> Комедии испугали журналистику и театр своими обобщениями. Что делать, — не помню точно, как это сказано: стоит только сказать об одном коллежском асессоре... Что-то очень похожее произошло и происходит сейчас в нашей литературной действительности.

Об этом я и собираюсь написать Симонову по поводу «Охотника» с его темой — вор у вора дубинку украл. Жаль, что написана комедия неровно торопливо, и потому любому критику ее легко уязвить. Начало чуть вяло, конец скомкан. Самое увлекательное в неожиданностях развертывания действия середины пьесы... Асессоры от Академии ух как обидятся!

30 сентября. — Работаю. Гулял, — круг по полю. Грачи вот-вот отлетят. Необъятные стаи черными полосами крест-накрест перетягивают вечернее ясное небо. Устрашающий, воинственный грай заглушает моторы самолетов. И грустно его слушать. Которую осень слышу и каждый раз вспоминаю все отлеты птиц!..

9 октября.

Суханово. — Утро.

Прекрасная осень, поэтичная, тихая, все больше набирающая красок.

Я временами кажусь себе жалким в этом великолепии, которое глубоко сознаю и чувствую, но которому не отвечаю достоинством своего поведения в труде и в жизни.

Вчера вся моя работа представлялась мне кропанием. Подавляет Л. Толстой. Я не собирался ему уподобляться. Но я хочу быть собою и вижу, как мой труд мизерен. Я взялся перечитывать ранние его вещи — «Детство», «Семейное счастье», «Утро помещика». Как просты мысли и что за способность говорить даже о самом наивном в абсолютном убеждении, что наивное тоже прекрасно, если идет «из сердца»! Ни слова придуманного, только настоящая, т. е. осознанная мысль...

Пожалуй, не было такой трудной подглавки из этих яснополянских сцен, как последняя. Я ее от начала до конца перемажу, чтобы добиться ясности в сложном. Вчера выпутывался из тенет, самому себе расставленных. Сейчас буду продолжать выпутывание. Очень хочется добиться.

12 октября. — Сегодня день как в июле. Но небо синее, чем летом, живопись лесов и земли ярче и пышнее. Кажется, нельзя оторваться, вырваться из плена этого душистого, многоцветно-золотого мира... Но радость, которую он дает, делает только счастливее меня за столом в крошечной и хмурой келье, где я сижу, просиживаю нынешнюю благодатную осень. Я выгляну в окно и — словно глотнув крепкого, янтарного, пьяного меда, — пишу свою трагическую поэму, — ей же не будет конца!