Благодин в гостинном безобразии задействован не был – да и вообще куда-то как будто в воздухе растворился – нигде теперь его сухонькой низенькой фигурки видно не было. «Ага, затащил меня сюда – а сам свалил! «Дебаты, дебаты, занимайте место»… Гадость какая!» – злорадно твердила себе под нос на ходу Елена.
– Ну что – продолжаем?! Рассаживайтесь, рассаживайтесь… – раздавались у нее за спиной звенящие энтузиазмом призывы Дябелева.
В светленькой спальне Дябелева, – куда она молниеносно, готовясь немедленно же убежать домой, заглянула за курткой, – обнаружился черноволосый молодой человек, давеча ошпаренный ею. Стоял он у окна, боком, всё с той же кружкой в правой руке, и недовольно морщась, на свет просматривал какой-то отпечатанный лист, левой рукой подняв его к лицу, словно выискивая там тайные письмена, и (судя по неудовольствию) видел там лишь какое-то возмутительное непотребство. Яркий свитер его, явно ручной вязки, с красно-синим угловатым узором (чуть неровно вывязанный внизу и задиравшийся сзади, на спине, так что из-под него торчал фонарь кремовой рубахи), и вьющиеся на концах, откинутые назад длиннющие чернейшие локоны с лоском, наполняли всю комнату какой-то веселой, насмешливой искрой, вмиг отменившей тугоумную трусливую верноподданническую чушь, только что услышанную ею в комнате по соседству.
– Ну что, устами младенца! Хорррошо все сказала, даррром что кррриворррукая малолетка! – неожиданно запел он своими певучими картавыми руладами: хотя она уверена была, что он на нее и глазом не повел – так увлечен был бумажкой.
– Какая я вам малолетка! – застыв на пороге комнаты, Елена в раздражении, не глядя, ощипывала синтепоновые комочки с манжета куртки, схваченной наперевес – и в оба глаза разглядывала забавного, манерно грассирующего наглеца. – Так вы всё слышали?! А вы-то куда сам сбежали, раз такой умный?
– А я за чаем пррросто-напррросто на кухню ходил! Пррра-а-амерррз на улице пока сюда добирррался – жуть! – он тут же, будто в доказательство, жеманно прихлебнул, придерживая кружку как-то сразу всей ладонью, плашмя пропустив под ободок ручки средний и безымянный, и остальной ладонной плоскостью обхватив кружку с боков – как будто и впрямь грея руку, жадно вбирая жар сразу всеми доступными плоскостями кожи – и только мизинец, даже в этой фигуре, умудрялся откляченно торчать. Голос его звучал настолько жеманно-иронично, и в тот же момент так безыскусно и по-человечески, что глядя в его смеющиеся, зыркающие теперь на нее в упор темнющие глаза, она даже и не могла понять – искренне он эту жеманную белиберду про кухню несет – или издевается над ней. – Га-аррряченкого чаю жутко захотелось подбавить! – невозмутимо и певуче продолжал он, не отрывая от нее глаз, и как-то изумительно жеманно вздабривая и растягивая гласные и превращая каждую фразу в мелодически идеальную. Сладко, сведя лопатки, потянулся, умудрившись ни капли не пролить чая. И тут же, опрокинув страничку, которую читал, вверх дном, аккуратно пилотируя ее двумя пальцами по воздуху, как крыло параплана, приземлил сверху на дальнюю бумажную сопку. – Тем более что вы, девушка, – тут же добавил он с непроницаемым лицом, отвернувшись от нее и бегло взглянув в окно, – самую горррячую часть чая из моей чашки безда-арррно рррасплескали!
– А вы – мерзляк еще хуже меня, похоже. Меня мама всегда мерзлячкой обзывает! – надменно, и даже чуть покровительственно выдала Елена, думая, как удачно, плёво и по-взрослому у нее получилась эта фраза – и тут же закусила губу: опять упомянула мать – как маминькина дочка.
Молодой человек, впрочем, коротко улыбнулся и, с какой-то сосредоточенностью, – на ходу прихлебывая – пошел ко входной двери:
– Пойдем-ка выйдем на секундочку – я вам кое-что хочу почитать дать. Ррраз вы и впрррямь не малолетка.
Натягивая уже куртку, и не слишком веря, что молодой человек поразит ее сенсационным чтивом (а про недочитанный, увы, с пятницы журнал уже и слышать не желая в этом полит-содоме), – как только вышли на полутемную лестничную клетку, Елена вдруг увидела в его руке замелькавшую стопку ярких, супер-миниатюрных, красивых листовок – форматом с сигаретную коробку. Машинально тут же схватив маленькую пеструю листовку и подивившись, на какой же дивно-тоненькой – папиросной, в буквальном смысле – бумаге она напечатана, – с любопытством прочла впотьмах мельчайшим шрифтом набранные первые строки, потом быстро по диагонали пробежала микроскопически сжатый красивый типографский текст – и, не веря своим глазам, в полном эстетском кайфе от прочитанного, удивленно перевела взгляд на обладателя этого богатства.
– Только не очень сорррите здесь этим… Я удачно выррразился? – переспросил он с очаровательным, самоироничным, самолюбованием на роже.