Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Живая крашенная в бронзу скульптура карликовой породы генералиссимуса на маленьком постаменте меж платанов вдруг начинает двигаться, шевыряться в псевдо-бронзовом кармане длинного военного френча, и наконец, вытаскивает из кармана маленькую бутылку минеральной воды – жадно пытается влить себе в рот жидкости – но, видимо, отваливается кусок краски от губы: генералиссимус хватается другой рукой за лицо, прикрывается, убирает бутылку обратно в карман, кряхтя, слезает с перевернутого помойного ведра, которым оказывается постамент, берет ведро в руку, и отходит к лавке, где, обреченно, не щадя уж грим, впивается в бутылку.

Вокруг вьется конкурент – одетый в балетную пачку мужчина на пуантах, раскрашенный под Чарли Чаплина, в гитлеровской фуражке, – но нижней, балетной частью тела отплясывающий маленьких лебедей.

Зрители, подивившись с минуту, проходят мимо, не платя ни тому, ни другому за зрелище ни фунта.

Щелкают фотоаппаратами японцы.

Шломо неожиданно говорит:

– А вот японцев я не очень люблю.

– За что же это? – говорю. – За вашу неприличную разницу в росте?

– За китов, – говорит Шломо. – Я, как ты понимаешь, далек, в практике, от вегетарианства – но убивать китов, как это делают японцы – это все равно, что убить ребенка. Я вообще тебе должен сказать, что если бы мне предложили выбор: убивать каждый раз самому, собственноручно, животное для еды – или стать вегетарианцем, как ты – я бы точно выбрал второе. Я вполне не прочь съесть кусок бекона, когда он уже мертвый – но убить поросенка для этого я бы был неспособен. Я бы лучше овощи тогда ел. Не знаю, конечно всё это немножко аморально, я с тобой согласен – каждый средний европеец, даже если перестанет есть мясо, может позволить себе сегодня питаться лучше, чем царь Соломон. Ни один здоровый психически человек не способен, конечно же, убить животное. Обо всем этом даже не хочется думать, это ужасно. Но как-то, знаешь ли, когда уже животное уже убито, и когда оно уже мертвое… И когда то, что я вижу на тарелке, уже мертвое – и не похоже… Я понимаю, понимаю, что это лицемерие с моей стороны, что я как-то просто умею отключать воображение. Но со временем… Я надеюсь… Я кстати никогда не пробовал соевые сосиски! – льстиво заглядывается мне в глаза Шломо. – Может быть, мы пойдем в какой-нибудь вегетарианский ресторан, а? Который сейчас час? Мы еще вполне успеем до невесты!

Я говорю:

– Видишь ли, Шломо, я отдаю себе отчет, что то, что в Царствии Божием не будут никого убивать и не будут есть мяса, и лев, по видению пророка Исайи, будет отдыхать рядом с ягненком, произойдет совсем не потому, что все люди на земле дозреют до веганства, а львы начнут жрать соевые сосиски – а потому, что Божий мир, очищенный от зла – будет совсем иным, совершенно иноприродным тому, что мы видим в падшем мире. Исайя говорит, что в грядущем Божьем мире лев будет щипать травку, как вол – значит Божий мир принципиально отличается от жестокой сатанинской блевоты, которую мы видим вокруг в мире падшем. Вегетарианцы на земле – это ведь просто гости из будущего. Вегетарианство, нежелание и невозможность убивать – это признак Царствия Божия. Я просто спешу его приближать – как, знаешь, иной раз торопишь весну, надевая чересчур легкие, не по погоде, одежды.

Вдруг, на мосту уже Вестминстерском, Шломо говорит:

– Мне нравится всё, что ты говоришь про Бога и про всё про это. Если уж любить Бога – то такого, каким ты Его описываешь. Я вообще – честно говоря – тебе очень завидую, шикца, – смеется Шломо, – что ты во всё это веришь! Искренне по-хорошему завидую! Но… Знаешь, я думаю, я давно бы был уже рехнувшимся религиозным фанатиком, как мой ортодоксальный папаша, если бы я себя всеми силами не удерживал от этого. Честно тебе говорю: я много раз за всю свою жизнь чувствовал в себе чудовищные к этому наклонности – и боялся, что его психическая болезнь передалась мне по наследству. Я боюсь об этом думать вообще – чтобы не сойти с ума, как сошел он. Я боюсь думать о той теме, на которой он свихнулся!

Набирает воздуху побольше, – глядит на меня опять со спорщицким азартом – и разражается:

– Но вот как я посмотрю, на практике-то историческое-то христианство поклоняется совсем другому Богу, чем ты! Где ж ваши евангельские христианские принципы на практике-то?!

– Давай меня сейчас еще инквизицией начни попрекать, – ору, – и насильственным обращением в христианство индейцев! Крайне остроумно с твоей стороны, Шломо!

– Зачем же индейцами – у меня есть гораздо более свежие примеры! – вопит задиристо Шломо.