Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

И заодно срочно понять, как успеть загрузить в себя яд и выработать антитела быстрее, чем вирус меня убьет – и впрыснуть антивирус обратно в мир – но так, чтобы подохли лишь крысы? Как убить вирус – но не убить их самих? Как, в гневе, не сжечь ненароком напалмом шарик – потому что уж нет больше никаких сил видеть и слышать их мерзопакостную мерзость и блевотнейшую блевоту? Как удержаться и не взорвать их всех с доставкой на дом – у их же домашних телефонов? Чтобы их ответ «да» на вопросительно произнесенную незнакомым голосом на другом конце телефона фамилию, стал их последним утвердительным ответом миру. Как не испепелить их в их лимузинах вместе с их бесчисленной охраной? Как не поднять на воздух их любимые отели и виллы с начинкой из них? И как потом объясняться с убитыми ненароком соседями: «Простите, выводили бомбами крыс»? Как не пристрелить официанта – не за то, что не принес свежевыжатого апельсинового сока – а за то, что напомнил с лица убийцу? Как убить вирус – но не убить их самих?

Я гружу вас через глаза и уши.

Кресло.

Инъекция букв под кожу. Я загружаю себя в вас.

И – привет, Эльсинор.

Недопитые излишки золотого яда брызжут с тумбочки из бутылки на упавшие веером на пол Кеексовы промокашки.

Нападающий, 51-й (50-й)! Опять сбилась со счету! Сыграй мне, сладкогласый мальчишка из Вифлеема. Спой мне, Царь Давид, Отец Антитеррора. Спой мне, Отец Антивируса! Спой, первый, после Декалога, автор сотни бескровных словесных Антивирусных Вакцин, действенных до сих пор! Слабай мне колыбельную на ночь – или, вернее, уже под самое утро! Сыграй – уж не знаю какой там саундтрек – 59-й (58-й)? Или 11-й (10-й)? Или, уж по-простому, без всяких уже разночтений – 2-й? Грустно мне, полузащитник мой. Спой мне, сопливый ханырик с рогаткой, заряженной булыганом, вовремя предавшийся синергии – чтоб хоть кто-нибудь дожил до утра. Спой, медь, звенящая в кредит, ценой, которую не ты заплатил. Спой, на чужие ноты. Спой, кровавый убийца Давид, оставляющий за собой выжженную тоску, спой, истребляющий сугубо – чтоб не мстили – даже малых детей и жен. Утешь меня, убаюкай меня провидческим твоим лалабаем. Завещай Сыну своему – Прапрапраправнуку своему – Господу своему – и мне заодно, не по крови, а по прямому пневмо-наследству: оставить месть небу. Спой, Ду́ди, – когда-нибудь я пойму.

XIII

Сова утром до нее еле дооралась. «Сколько я спала? Часа два? Полтора? Пол?» – чувствуя сильнейшие симптомы отравления, мутный коловрат в солнечном сплетении, и распрямляя занемевшие конечности, которые поджимала в кресле во сне под себя, как в гнезде, от холода – пыталась она реставрировать и так-то всегда в общем-то весьма зыбкую и ненадежную, но сейчас тут уж и вовсе рассыпавшуюся в песок и смытую с ее берега волной сна часовую башню. С ужасом услышала, что компакт-диск где-то всё еще с комариным писком играет по кругу – хотя коровьи наушники как-то все-таки умудрилась с себя во сне скинуть на пол. Кеексовы бумажки вокруг валялись везде: на подлокотниках кресла, у тумбочки, и залетели даже под кровать. Сока в бутылке не осталось ни капли; а сама бутылка лежала на полу. Лужи, впрочем, никакой видно не было.

Слепо добравшись до ванны и вспугнув зеркало синими кругами под глазами, она вдруг с тошнотой вспомнила, что успела-таки вчера, вернувшись домой, позвонить Ксаве и договориться с Воздвиженским ровно в девять встретиться с ними на Мариен-платц. И теперь звонить и отменять встречу им явно было некуда – они наверняка уже вымелись из дому, не сказав Ксавиным родителям, что прогуливают. А потом еще в зоопарк с Аней…

«Ну что ж. Синяки под глазами – прекрасные аксессуары для свидания. А надо еще на́лысо побриться – чтоб окончательно быть уверенной, что аксессуаристика не имеет для него никакого значения», – мутно пыталась она проснуться, поднося к лицу ледяную воду в двустворчатой раковине ладоней: и нос, и щеки, и лоб, и губы, и уши ощущались как части какого-то холодного обескровленного моллюска.

От вчерашней ночной бредовой формулы-ловушки о необходимости знать врага для борьбы с ним, на фоне сегодняшних симптомов очередного секулярного интоксикоза, она отплевывалась с омерзением. Зубная паста драла рот. Кое-как натянув коробившие тело джинсы, футболку и джемпер, и сковыляв вниз, с отвращением увидела, как Катарина дохлебывает мюсли с молоком и, с полным ртом, пластилиново растягивая слова и щеки, прожевывает в ее сторону:

– Моогэн!

Вовремя смекнув, что если ей сейчас начнут опять предлагать еду… или даже чай – то за последствия она не ручается – извинилась (скорее, перед вертящимся вокруг ног Бэнни) – вышла на крыльцо, завязывая кроссовки – с ознобом следя, как хлопковый, золоченый по краям пар валит изо рта при выдохе; и, напустив рукава джемпера как варежки, на кисти рук, и подхватив их снизу кульками, с четким чувством, что если мир рухнет сегодня – то лично из-за нее, припустила, вприпрыжку, чтоб согреться, к станции.