Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Лаугард снова цепкими клещами словила Елену за локоть: квадратным электрическим голосом, старательно обгуливая с каждой стороны каждый звук ломаным, то ныряющим, то взлетающим, мотивом, стараясь перекричать музыку, она выкрикивала ей в ухо:

– Я чёт не поняла ваще! Я ща говорю этой, Сильвии: куда это, говорю, моя Таша пропала? А Сильвия мне такая: «Полагаю, они пошли инз бэт!» Слуш-слуш! – не прекращая дергала Лаугард ее за руку в ритм слов, требуя предельной сосредоточенности на своем важном секретном донесении: – «Инз бэт!», говорит! Как тебе это, ваще, а? Это у меня, что, с ушами плохай? Или они совсем уже того? Нет, ну это уже простааай…

Елена вдруг почувствовала смертельную, непереносимую усталость, полный ступор и невозможность гуманоидного братания. «Если немедленно не окажусь одна – умру немедленно, – самокритично успела подумать она. – Как это люди ухитряются каждый день друг с другом общаться – и не умирают? Вернее – умирают – но не сразу?»

– Сильвия, извини, а где у тебя туалет? – экстренно рванула она к хозяйке дома и затребовала опробованное убежище.

Белобрысая Сильвия, сидевшая, молча, в углу дивана, вежливо глядя в никуда, и сложив точеные ладони на коленях, так же, без всяких эмоций, поднялась, и согласилась быть туалетным гидом.

Торкнулась в уборную рядом со спальней, в дальнем конце дома на этом же этаже – но там оказалось заперто. Спустились и торкнулись в крошечный туалет на первом этаже – но там тоже кто-то окопался. Копошился. И слышались смешки.

«Ну вот, даже уже и в сортире мне покоя не найти», – с мукой подумала Елена.

– Занято, – бесстрастно прокомментировала Сильвия. – Ну ладно, пойдем, спустимся в подвал – я тебя к другому клозету провожу. Там даже лучше – большой, с джакузи и душем.

Сбежали – уже не по светлой деревянной, а по прессовано-мраморной лестнице вниз, прошли по узкому коридору мимо казавшейся километровой гардеробной с зеркальными дверями – справа и слева, и вышли к спортивному центру с тремя козлоногими рогатыми тренажерами, за которым была смолой пахшая сауна и – наконец-то, сортир.

В туалете, размером примерно с московскую квартиру Елены, – совмещенном с какой-то глупо-круглой, как аквариум, ванной с дырочками и пимпочками (и душевой кабинкой вдали за пузырчатым стеклом), над раковиной, слева от бронзовой витой овальной рамы зеркала висел календарь за текущий год с фотографией тошнотного бородатого идолища в свитере – дядюшки Хэма, с игривым золотом выгравированным, откровенно выболтанным, блевотным жизненным его принципом: «Счастье – это хорошее здоровье и плохая память».

Запершись, злобно ловя себя на уже прямо-таки нацистских настроениях, плюхаясь задом на белый махровый коврик рядом с ванной, обхватив колени ладонями и кладя на них подбородок, Елена подумала: «Некоторым людям надо вообще под страхом смерти запрещать читать. Просто нужно вообще законодательно запрещать некоторым людям получать образование. Им полезней будет».

Придя в себя, отсидевшись – тщательно умывшись холодной водой, подставив, под водопад, руки по локоть, с кое-как закатанными, но все равно приятно схватывающими брызги и жадно намокающими, рукавами – и снова возле ванны усевшись на половик – наконец, скомандовала себе: ап.

Сколько просидела, в затворе, внутри, в туалетном скиту, не известно.

Но когда отфигачила защелку и шагнула наружу, Сильвия – к удивлению Елены – с каким-то насилу утрамбованным отчаянием на лице, прислонившись задом к белой стене, рядом с тренажерной дыбой; вертела в руке перед собой пунцовый (отломанный с какого-то из тренажеров, видимо) пластиковый электронный секундомер с оборванным жеваннм зеленоватым разветвленьем; ждала ее – и наверх к гостям возвращаться явно не спешила.

– Знаешь, ты на Мадонну с гвоздикой, Дюрера, немножко похожа, – засмеялась Елена, вдруг некстати вспомнив виденный мельком несколько часов назад в пинакотеке лик; и, поднимаясь по лестнице, еще пару раз обернулась на туго обтянутое кожей лицо Сильвии с колониаторским длинным носом и рыжеватыми ресницами – поймав себя на том, что невольно ищет Дюреровских, фотографически точно вырисованных, отражений крестовин окна – и яркого неба за ними – у той в увы пустых тупых зрачках.

Обдумывая, как бы сейчас улизнуть одной домой – и ругая себя на чем свет, что сдуру впопыхах забыла переложить ключ в карман джинсов из сумочки, брошенной на столе в Маргиной кухне – из-за беготни, из-за анонса этой идиотской вело-лесопильни с Густлем – а теперь было не понятно, где искать Катарину, – и без гарантий было, найдет ли она одна отсюда, из этой части города, дорогу – и, когда они поднялись на наземный этаж, Елена затормозила в коридоре перед парадной дверью и уже собиралась попросить Сильвию быстро рассказать ей дорогу до станции – обернулась – и вдруг, по какому-то внезапному наитию выпалила ей: