Расплата

После этого разговора Панин нагрянул ещё два раза - поболтать, неизменно долбя в самое болезненное, в то, что Денис предал, и просто посмотреть, как надо мной измываются. И даже изволил собственноручно выпороть. К той поре я уже была голая. Их ублюдскому высочеству не понравился мой задроченный сарафан, и он велел снять его с меня и выкинуть. И вот, он лупил меня ремнём, а я не железная – я орала. И каждый раз мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я сломаюсь, и взмолюсь о пощаде. А иногда и того хуже - закрадывалась мысль: а что если прогнуться? Что он там нёс про имение в Турции? Ну отправит он меня туда, будет наезжать от случая к случаю "в гости", я буду терпеть его мерзоту, зато живая и без боли. Живая? Ну-ну... Как будто не понятно, что если я сдамся, если потеряю веру в Дениса - то наложу на себя руки.

Поэтому я упрямо терпела и верила. И даже нашла для себя новое развлечение, которое бесило Панина не меньше, чем игнор. Когда меня насиловали, я смотрела ему в глаза. Просто смотрела. Без эмоций. И это, на самом деле, было не сложно. Ведь он и был для меня пустым местом.

...Это как будто не с тобой. Только больно по-настоящему...

* * *

- Слушай, ну ты же девчонка-то неглупая, понимаешь, что будет, если кобениться не прекратишь. – Степан не сидел на стуле, как Панин. Он возвышался надо мной, стоящей перед ним на коленях, и впадал в крайности – то орал и грозился отъебать пистолетом, то принимался мягко, терпеливо убеждать. – Тебе же даже не надо давать гарантий. Просто - с кем контачил, именно из залётных. М? Фамилии какие-то, имена? Может, собирался завести в город свою банду? Тогда откуда? – Помолчал, перекатываясь с носков на пятки. - Давай так – ты мне говоришь, а я даю тебе обезболивающие, м?

Я молчала. Ещё один ублюдок, которого я отымею игнором. На хуй пошёл со своими таблетками. И хозяину своему ублюдскому передай - пусть сдохнет.

- Ладно... - нервно хрустнул кулаками Степан. - А девчонка та откуда? Куда-то же вы её пытались пристроить? Там на хате, откуда я тебя забрал, дохрена следов её присутствия, и я знаю, что ты с ней контачила. Что она тебе рассказывала?

Я молчала. Он схватил меня за нос. Уж не знаю, что там у меня с ним было – ушиб ли, перелом ли... Боль адская. Я заорала. Мразь чуть склонился:

- Откуда?

- Из Урюпинска!

Не удовлетворился. Намотал на шею цепь, стал душить. Но в последний, самый желанный момент ослабил, поддёрнул меня на ней вверх, как на ошейнике.

- Ещё раз, откуда?

- Из Урюпинска... – одними губами прошептала я и тут же, отшвырнутая, рухнула. Захлебнулась в кашле.

- Напиздела – лопатой выебу, поняла?

Испугал, ублюдина, ага...

- Кстати, чуть не забыл... Поцака твоего, как его там, спортсмен, который на Волочаевской хату снимал... Завалили, прикинь. Вот такенная дырка в башке! Ну, ты знаешь, как я могу. Видела же...

* * *

Темно, тихо и холодно. Моё существование поделилось на две крайности - иногда реву, а иногда даже забываю, где нахожусь – настолько непробиваемые стали случаться со мной апатии.

...Брешет, сука. Не может этого быть. Бессмысленно. Лёшка тут вообще никаким боком, да и в армии он давно... Но сомнение – в ту же копилочку, что и Панинская отрава на счёт Дениса. А ещё, я жутко боялась за маму и бабушку. И нихера не понимала, чего ублюдкам от меня надо, но чуяла, что если сучара припёрся с допросом, значит, Денис борется за меня. Значит, он им как кость в горле. Значит, не оставил... Денис... Господи, только бы живой!

* * *

Иногда, когда мне казалось, что ублюдка Панина уже давненько не было, я складывала пальцы крестиком - хоть бы сдох уже, с-сука! Господи, пожалуйста!.. Правда, надежды на это было мало – тогда бы меня не кормили. Тем более, насильно. Бросили бы, да и всё. А смысл со мной что-то делать? Сама сдохну. Максимум через сутки-трое.

Сил не было даже на то, чтобы сидеть, не то, что стоять. Постоянно хотелось спать. Боль стала настолько привычной, что накладывалась на действительность фоном – вроде и раздражает и выматывает, но так, смешно сказать - терпимо. Понятие времени размазалось окончательно. Умом понимала - то, что кажется мне неделей, на самом деле может быть, к примеру, всего лишь двумя-тремя нескончаемыми, невыносимыми сутками.

А между тем, мною уже, похоже, даже надзиратели наигрались или я, наконец-то, стала им противна. Я не видела себя, но помнила Кристинку и понимала, что сама теперь не лучше. Да и насрать.

Время тянулось бесконечно – в темноте, в тишине, в холоде. И его теперь было так много, что началось худшее из возможного – я стала думать. Вспоминать. Тосковать. И снова бояться.

В памяти то и дело вставало ощущение – теплая щека Дениса в трёхдневной щетине, и я веду по ней носом, и от этого и колко, и классно... Запах его... Терпкость поцелуя... Прогоняла это в голове вновь и вновь, и воспоминание было настолько ярким, что я улыбалась. Наверное, это выглядело жутко – чудовище с оскалом на лице... Но никто не видел. Даже крысы. И слава Богу, что они здесь не водились. Просто чудо. В бабушкином погребе иногда появлялись...