Расплата

Когда я выхожу из музея, на потемневшем небе собираются зловещие низкие тучи. Пахнет снегом. Оглянувшись в поисках такси, я замечаю белый микроавтобус, припаркованный во втором ряду на Пятой авеню, прямо перед старой гостиницей «Стэнхоуп-отель». Какой-то мужчина, курящий сигарету, смотрит на меня из открытого окна с пассажирской стороны. Свет от уличного фонаря падает на его лицо, и мое сердце начинает бешено колотиться, когда я понимаю: он похож на Владимира. Машина трогается с места, и мужчина выбрасывает сигарету на мостовую. Оранжевые искры очерчивают в темноте яркий полукруг. Автомобиль сворачивает на Сорок Девятую стрит, прежде чем я спохватываюсь записать его номер. Я вздрагиваю и повыше застегиваю пальто, размышляя, уж не привиделось ли мне все это. С какой целью Владимир мог приехать в Америку? Возможно, он связан с исчезновением людей, неожиданно понимаю я, и тут же вспоминаю о Лимане. Все, что случилось, каким-то образом взаимосвязано. Вероятно, Владимир заметает следы. Есть у меня разрешение или нет, лучше бы мне носить отцовский пистолет с собой.

Я ловлю такси и сажусь боком на заднее сиденье, ища глазами белый микроавтобус в потоке транспорта за спиной. Я снова набираю номер Тиллинг и раздражаюсь по поводу ее постоянной недоступности. Единственное новое сообщение на моем автоответчике — от Тенниса.

— Питер, ты где? Перезвони мне, как только сможешь.

Я даю отбой и звоню ему, радуясь хоть какому-то разнообразию. Он отвечает после первого же гудка.

— Это Питер, — говорю я.

— Что это за номер, с которого ты звонишь? — требовательно спрашивает Теннис.

— У меня новый мобильный. Это долгая история.

— Где ты сейчас?

— На Манхэттене. В такси.

— Ни за что не угадаешь, что случилось. — Теннис ликующе смеется. — Нам надо поговорить. Когда мы сможем пересечься?

Я мельком смотрю на часы.

— В семь в Гарвардском клубе. А что случилось?

— Расскажу позже, — обещает он. — Новости слишком хороши, чтобы сообщать их по телефону. Ты будешь в восторге.

28

Когда я выхожу из лифта и оказываюсь в старомодной приемной Терндейла, меня там уже ждет крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти. У него крупное телосложение, голова на длинной шее нависает надо мной, темные глаза прячутся под густыми выступающими бровями. Он похож на хорька. На нем синий блейзер и серые слаксы, в ухе и на лацкане — микрофоны, как у работников спецслужб. Наверное, бывший коп, которого наняли начальником охраны.

— Вы должны носить это на пиджаке, — замечает он, глядя на одноразовый пропуск у меня в руке.

— У меня его нет, — отвечаю я, стараясь пройти мимо.

— Погоди секунду, умник. — Охранник хватает меня за рукав.

За эту неделю мне хамило слишком большое количество охранников. Крутнувшись волчком, я освобождаюсь от его хватки и впечатываю пропуск ему в грудь.

— Не прикасайся ко мне. Понял?

Охранник срывает пропуск со своего галстука и не глядя сгибает его пополам.

— У тебя уже есть один фонарь. — Он кивком указывает на мой синяк. — Будь ты поумнее, вел бы себя осторожнее.

Я не могу допустить, чтобы мелочное раздражение взяло надо мной верх.

— Я здесь, чтобы увидеться с Катей Жилина, — лаконично говорю я.

— Зал заседаний правления, — бормочет себе под нос бывший коп и указывает подбородком. — Вас ожидают.

Я иду по коридору, прохожу через пару больших открытых дверей и попадаю в зал заседаний правления. В центре комнаты на огромном восточном ковре стоит черный лакированный стол длиной метров девять; его сверкающая поверхность отражает свечение розоватых галогенных ламп вверху. Справа от меня находится горящий газовый камин, обрамленный резной деревянной рамой в восточном стиле. На то, чтобы получить на него разрешение у пожарных, наверняка ушло целое состояние. Над каминной полкой висит большой зимний пейзаж: голые деревья частично заслоняют запорошенные снегом деревянные здания, а закутанные крестьяне спешат по своим делам.

— Вы узнаете картину, мистер Тайлер?

Уильям Терндейл зашел в комнату за моей спиной в сопровождении скользкого типа, встречавшего меня в приемной. Уильям высок, никак не ниже меня, несмотря на легкую сутулость. Кожа на шее у него обвисла, словно он начал усыхать изнутри, как это иногда бывает с крупными мужчинами. Под шапкой снежно-белых волос яростно сверкают бледно-голубые глаза. Стареет он или нет, Уильям все еще внушителен.

— Я не очень хорошо разбираюсь в искусстве, — устало признаюсь я, удивляясь, что он заскочил, чтобы поздороваться. Мы виделись считанное количество раз, и всегда — только в присутствии Кати. У него нет никакой причины общаться со мной сейчас, когда я стал персоной нон грата на Уолл-стрит.

— У этой картины удивительная история, — заявляет Уильям, приближаясь ко мне. — Гитлер увлекался искусством. Он собирал полотна по всей оккупированной Европе. Планировал открыть музей в Линце, своем родном городе, и выставлять в нем самые ценные приобретения. Вам об этом что-нибудь известно?

— Нет, — отвечаю я, не понимая, куда могла подеваться Катя. Уильям уже стоит рядом со мной и пристально рассматривает пейзаж.