Расплата по чужим счетам

Оседлова подняла руку и, выставив сухой, как сучок высохшего дерева, палец, стала тыкать им во всех присутствующих мужчин.

– Вы все! Все передо мной виноваты! И настанет день, когда я доберусь до каждого из вас.

Ее глаза дико сверкали, и от ее голоса у некоторых побежали по коже мурашки.

– Она сумасшедшая, – вырвалось у кого-то.

– Нет, – засмеялась она, – я здоровее всех вас вместе взятых.

Оказавшись в одиночной камере, она зарыдала в голос, но вскоре плач сменился истерическим смехом, и все, кто его слышал, предпочли бы никогда не встречаться с ней.

Много позже, когда Мирослава рассказала о деле Оседловой тетке, Виктория искренне возмутилась:

– Вот зверюга! Ведь мужчины – это самый прекрасный подарок, который природа сделала для женщин. Я вам сейчас стих прочту! – загорелась она. – Называется «Ода мужской красоте».

Среди житейской суеты,С лихвой наслушавшись туфты,Вдруг обалдеешь от блаженства,Увидев образ совершенстваОдухотворенной красоты —Мужские милые черты…

И все забудешь на мгновенье,И жаждая прикосновенья,Любуясь прелестью лица…Не сознавая до конца,Проснувшегося нетерпенья,Приняв его за вдохновенье,Спокойствия отбросив щит,

Который уж не защитит…Когда рельефная фигура(О, где расстеленная шкура?!)Взор восторгает и пьянит…И солнца луч в крови горит…И, может быть, стрела амураУже в полете и звенит…Что ж, красота мужской натуры

Любую Музу вдохновит…

Уже лето спешило на встречу с осенью, а следствие все еще продолжалось, и Наполеонов сказал однажды Мирославе:

– Знаешь, глядя на родственников жертв Оседловой, я самым краешком души начинаю понимать тех, кто приговаривал ведьм к сожжению на кострах.

– Не говори глупостей, – возразила Мирослава.

– Ты думаешь?

– Уверена.

– Тогда только остается надеяться, что обвинение добьется для нее пожизненного заключения. Такое чудовище выпускать на свободу нельзя никогда.

– Нельзя, – вздохнула Мирослава и осторожно погладила руку осунувшегося за время ведения этого дела следователя.

– Ужин на столе! – возвестил появившийся в дверях Морис, и по его глазам было заметно, что ему тоже очень хочется погладить Наполеонова.