Расплата (СИ)

А сегодня чудесный день, солнечный. Бежать бы так вечно навстречу ветру, заигрывающему, словно ласковый любовник, с прядками растрепанных волос и легкой непослушной юбкой…

За четыре последних года этот укромный уголок Риантии стал почти родным. Кристине было четырнадцать, когда, не выдержав хаоса, воцарившегося с приходом Филиппа, отец ее, в те времена входивший в число отнюдь не бедствующих баронов, взял двух своих дочерей и вместе с другими несогласными мириться с новыми устоями в Королевстве отправился сюда, на окраину, подальше от нового короля ждать наступления лучших времен. Новых поселенцев встретили тепло — все веселее ждать ветра перемен, да и надежнее, увереннее почувствовали себя отшельники, глядя, как численность сторонников Ренарда с каждым месяцем все растет и растет. Они так и называли себя — ренардисты. Теперь Филипп сто раз подумает, прежде чем совать свой нос в их убежище и в принудительном порядке заставлять подчиняться! А Филиппа они ох как недолюбливали… Настолько недолюбливали, что готовы были преклониться перед бастардом призрачным, которого никто и никогда не видел, но который вроде как должен через десять лет после смерти их Ренарда на престол вступить. Бастарда, казалось, уже любили (ибо шансов оказаться хлеще их нового короля у этого незаконнорожденного попросту нет — некуда больше падать), а Филиппа нет. А за что его, собственно, любить?

Еще пять лет назад не знали эти люди, какое «чудо» увенчается короной после смерти их Ренарда. Едва ли не осуждали самого Ренарда, посмевшего завещать корону тайному отпрыску, и едва ли не жалели законного, как им казалось, его сына. Первое время после смерти Ренарда ничего не менялось: Филипп осторожничал, присматривался к своему народу — народ же присматривался к нему. Все ждали, что он станет продолжением отца: так же будет заботиться о них, внимать их горестям и делить с ними радости. Вот только вскоре, если и можно было чего добиться от Королевского Семейства, так только от Эмелин — она практически ушла в тень после смерти мужа, но, как и прежде, старалась откликнуться на просьбы нуждающихся. Филипп же, недолго думая, от народа отстранился — некогда ему этими глупостями заниматься! Посадил министров, спихнул все заботы на них. А тем-то что? Не до людей им — надо к сердцу нового короля дорожку прокладывать, а у того разговор короткий: кто против шерсти, того с глаз долой! Вот и началась чехарда за право греться в лучах нового солнца по имени Филипп.

Эмелин сына не поддерживала — тот едва ли не с первых дней своего царствования занялся уничтожением всего, что годами кропотливо создавал Ренард. Ненавидел отца лютой ненавистью. Первыми полетели головы преданных Ренарду людей — их теперь много здесь, в поселении ренардистов. Вторым шагом стала тотальная перестройка Дворца — чтоб не осталось ничего, что могло бы напомнить о ненавистном человеке. Казалось, если можно было бы со страниц истории стереть его имя, Филипп непременно бы это сделал! А потом нежданно-негаданно подкосила Эмелин внезапная болезнь — зря она не послушалась мужа, подозревавшего Филиппа в своем отравлении. Уж больно неудобна она стала собственному сыну — все косится недовольно, перечит, того гляди и вовсе от чада своего откажется и на сторону мужниного незаконнорожденного отродья встанет! Не стерпел Филипп, и отправилась мать вслед за своим мужем в неведомые дали.

Вот теперь-то Филиппу раздолье! Захотелось новой жизни, красивой, беззаботной! Поездил молодой король по заграницам, насмотрелся всякого да и привез в Королевство новые порядки — мол, нечего нам пережитками прошлого страдать. Весь мир давно по другим меркам живет, нечего ложным благочестием прикрываться да жизнь свою молодую на алтарь предрассудков класть! Жизнь одна у нас, и из жизни этой надо выжать все, что только можно! Да здравствует свобода от запретов, да здравствуют желания и безграничные возможности!

Да только под красивой оберткой гнилая конфетка оказалась, но обо всем по порядку.

— Попалась!

Парнишка наконец догнал свою подругу и со смехом толкнул ее в стог сена. Не успел он еще приземлиться следом, а руки юной ренардистки уже обхватили его шею и потянули за собой.

— Люблю тебя, Кристина! — прошептал парень, осторожно касаясь губ девушки. — Больше жизни люблю! Веришь?

— Верю! — улыбнулась она.

От теплого уверенного голоска солнечный день стал светлее ровно в два раза. Осмелев, парнишка навалился на любимую всем телом и еще с большей жадностью прильнул к ее губам. Кристина поддавалась, совсем его не боялась — знала, что лишнего себе он не позволит. А он позволил — осмелел и полез под юбку, успев задрать платье едва ли не до пояса.

— Камиль, нельзя! — рассмеялась Кристина, легонько ударяя по нахальной лапе.

— Нельзя, нельзя, — расфыркался парень. — А если хочется?

— Ишь ты какой! — одергивая платье, смеялась она под разочарованный, жалобный взгляд своего друга.

— Кристина, а знаешь, говорят, все это предрассудки! Я тебя люблю до безумия, ты меня, вроде, тоже — так зачем же нам щемиться друг от дружки?