"15 августа. -- Горькие мысли о нашем флоте приходят в голову. Не только сверху надо основательно почистить, -- необходимо и снизу перевоспитать. А перевоспитывать -- это труднее, чем просто воспитывать... Пишу под впечатлением разыгравшегося в палате горячего спора. -- Из Киото, где содержится большая часть пленных моряков, кем-то было получено письмо, в котором сообщалось, что там для офицеров организованы лекции по штурманскому, артиллерийскому и минному делу, по механике и кораблестроению, а также ведется военно-морская игра -- вообще стараются с пользой употребить время вынужденного бездействия. Кто-то шутя стал поддразнивать молодежь, что по выписке из госпиталя им придется засесть за книги, посещать лекции, а потом, чего доброго, и экзамен сдавать... Все смеялись, но один из мичманов принял дело всерьез и категорически заявил, что ни на какие лекции не пойдет. -- Пойдете, если будет приказано! -- Никто не может мне приказать! -- А начальство? -- Здесь нет никакого начальства, кроме японцев! К большому моему удивлению, все его товарищи энергично поддержали это заявление. Шуточные пререкания превратились в принципиальный спор. Ни разъяснение смысла служебных отношений, ни ссылка на статьи морского устава -- ничто не помогало! Причем аргумент протестующих был прост до грубости: "Пусть сам адмирал скажет мне: "Ступайте"! -- а я не пойду! Ну, как он может меня принудить?" -- Выходило так, что исполнение приказания обязательно лишь в том случае, когда за ослушание грозит немедленное возмездие. Не имеешь возможности наказать -- значит, не можешь и приказывать, Печальное credo".
"16 августа. -- После долгого ненастья установилась чудная погода. Вчера после обеда гулял по двору больше часа. Оказалось не по силам. Здорово устал; всего разломило; в глубине раны тупая боль -- должно быть, клочья мускула срослись не совсем правильно; когда возвращался, нога подвертывалась -- слаба и в бедре, и в колене".
"В японских газетах пишут, что мирные переговоры будут продолжаться, так как за хорошее вознаграждение они согласны очистить Сахалин. То есть желают, кроме железной дороги, Артура, Дальнего, Ю. Маньчжурии и Кореи, получить контрибуцию?.. Что же Линевич, который еще два месяца тому назад рвался в бой? Хоть бы на шаг потеснил их, и стали бы сговорчивее! Видно... слова только..."
"17 августа. -- "Пересвет" вышел из дока и пошел куда-то... Больно глядеть... а тут еще музыка играет сегодня на площадке у нашего барака и все такие знакомые мотивы-марши: "Двуглавый Орел" и "Кронштадт -- Тулон". Тяжело слушать -- в голову так и лезет назойливая мысль: не с наших ли судов взяты эти ноты?.. Тоска...
Около 9 ч. вечера принесли отпечатанную на особом листке телеграмму: "Только что договорились о мире". Все всколыхнулось. Первое движение -- конечно, радость. Мир! -- Да, но какой ценой?.. -- и лица нахмурились".
"18 августа. -- Всю ночь проворочался на койке. Мир за ключён. Перед Россией две дороги: новая, чуть намечающаяся -- путь обновления, и старая, наезженная -- среди родных болот и дремучих лесов. Хватит ли решимости, хватит ли силы выбиться из глубокой, веками проложенной колеи?.. Вспомнились полные горькой иронии стихи А. Толстого: "Ой, кабы Волга-матушка да вспять побежала! -- кабы можно, братцы, начать жить сначала!.." Под утро задремал, но скоро опять проснулся. Заря на небе. И как ярко горит... Для кого? Неужели-только для японцев? О, для этих она давно взошла, а сегодня каждый японец встает с постели, полный надежды и веры в будущее, с глубоким сознанием, что принесенные жертвы были не бесплодны. Славный мир завершил победоносную войну, и Великая Япония прочно заняла свое место среди мировых держав.
А ты, далекая, любимая Родина? Ты, как Иван-Царевич, стоишь на роковом перекрестке... Помоги тебе Бог избрать верный путь, добыть и мертвой воды, чтобы срастить разбросанные по полю части русского великана, -- и живой, чтобы пробудить его от смертного сна... Горько за тебя, разбитую и униженную, и без слов рвется сердце служить и работать для твоего счастья... Сколько тьмы, горя осталось позади... Что-то Бог даст в будущем?.. И плакать хочется, и молиться..."
"19 августа. -- В японских газетах пишут, что мы уступили половину Сахалина и обязались уплатить за содержание пленных 200 миллионов. Замаскированная контрибуция. Плачевный мир..."
"20 августа. -- Японцы, видимо, недовольны условиями мира (чего бы, кажется?). К нам не пропускают никаких газет".
"21 августа. -- Газет все нет, но фельдшер рассказывал, что отовсюду идут выражения негодования; подаются петиции с просьбой не заключать мира; Комуре грозят, предупреждают, чтобы лучше не возвращался в Японию".